— Администратор Уолтон! — запротестовал Приор. — Я человек мирный! Как это вы можете меня обвинять в том, что…
Один из сотрудников службы безопасности ударил Приора. Уолтон внутренне напрягся и с немалым трудом подавил в себе вполне естественное желание сделать выговор охраннику. Но ведь тот просто-напросто выполнял свои служебные обязанности.
— Обыщите его, — велел Уолтон.
Охранники быстро и ловко обыскали Приора.
— У него ничего нет, мистер Уолтон. Отвести его в дежурку или спустить в медпункт?
— Ни то, ни другое. Оставьте его здесь со мной.
— Вы уверены в том…
— Убирайтесь отсюда, — грубо отрезал Уолтон. И когда все трое повернулись, чтобы уйти, остановил их — И придумайте более эффективную систему защиты от непрошеных посетителей. Иначе скоро какой-нибудь негодяй проникнет сюда и убьет меня. А, как вы сами понимаете, суть не в том, что я слишком дорожу жизнью, я спокойно отношусь к смерти, просто здесь некому меня заменить. На всей планете не найдешь второго такого сумасшедшего, который согласился бы занять это место. А теперь — вон отсюда!
Охранники не стали терять времени и быстро исчезли. Уолтон подождал, пока дверь не закрылась за ними. Его тирада — он это прекрасно понимал — была проявлением ничем не оправданной грубости по отношению к охране. Если бы Уолтон сам не забыл запереть дверь, как предписывалось правилами внутреннего распорядка, Приор ни за что бы сюда не попал. Но он не мог признаться в этом охранникам.
— Присаживайтесь, мистер Приор.
— Я должен поблагодарить вас за то, что вы разрешили мне остаться, — произнес Приор без тени сарказма в голосе. — Я прекрасно понимаю, что вы ужасно занятой человек.
— В чем, в чем, а в этом вы нисколько не ошиблись. — Со времени появления Приора почтовые залежи на письменном столе Уолтона выросли еще на три дюйма. — Вам очень повезло: трудно себе представить более благоприятную минуту для вашего визита. В любое другое время я промурыжил бы вас добрый месяц, а вот как раз сейчас мне страшно хочется какого-нибудь разнообразия. Кроме того, я восхищаюсь вашим творчеством, мистер Приор.
— Спасибо. — В его голосе звучала покорность, поразительная для такого крупного и, по всей видимости, волевого человека. — Я не ожидал здесь найти… я имею в виду то, что вы…
— Что бюрократ станет восхищаться поэзией? Именно это вы имели в виду?
Приор покраснел.
— Да, — нехотя признался он.
— Надо же мне чем-то заниматься, — ухмыляясь, произнес Уолтон, — после работы у себя дома. Разве можно, в самом деле, все двадцать четыре часа в сутки читать только отчеты ВЫНАСа? Не более чем двадцать — таково мое правило. По-моему, ваша последняя книга просто замечательна.
— Критики о ней несколько иного мнения, — застенчиво произнес Приор.
— Критики! Что они понимают? Их вкусы постоянно меняются. Десять лет назад критиков больше всего занимали форма и стилистика, и вы получили премию Меллинга. Теперь же их интересует основная идея, политическое содержание, а не поэзия, мистер Приор. Но ведь и сейчас есть люди — пусть их немного, — понимающие, что такое настоящая поэзия. Возьмем, например, Йитса…
Уолтон был готов развернуть горячую дискуссию обо всех известных ему поэтах, начиная с Приора и кончая такими корифеями прошлого, как Сюррей и Уайет, был готов на что угодно, лишь бы отвлечься от рутинной работы и хоть на какое-то время забыть о ВЫНАСе. Но Приор перебил его:
— Мистер Уолтон…
— Да?
— Мой сын Филип… сейчас ему всего две недели…
Уолтон все понял.
— Нет, Приор. Пожалуйста, не просите. — У Уолтона мороз прошел по коже, а сжатые руки стали липкими от пота.
— Сегодня утром было принято решение предать его Счастливому Сну как потенциального туберкулезника, как восприимчивого к легочным заболеваниям. Мальчик совершенно здоров, мистер Уолтон. Не могли бы вы…
Уолтон поднялся из-за стола.
— Нет, — повторил он полуповелительным, полуумоляющим тоном. — И не просите меня. Я просто не в состоянии делать исключения, даже для вас. Вы ведь человек умный, вы понимаете смысл осуществляемой нами программы.
— Да, я голосовал за ВЫНАС. Я знаю все, что касается операции «Прополка сада» и Плана Эвтаназии. Но я не ожидал…
— Вы считали, что эвтаназия — прекрасное дело для других. Такого же мнения многие. Именно поэтому программа была одобрена большинством населения. — Уолтон старался выражаться как можно деликатнее. — Я не могу пощадить вашего сына. Наши врачи сделали все возможное, чтобы ребенок мог жить.
— Я болел туберкулезом. Меня вылечили. А если бы эвтаназия практиковалась в прошлом поколении? Где бы теперь были все мои стихи и поэмы?
Вот на этот-то вопрос ответить было невозможно, поэтому Уолтон попытался оставить его без внимания.
— Туберкулез является исключительно редким заболеванием, мистер Приор. Мы можем искоренить его полностью, если устраним всех, в чьей генетической структуре имеются признаки восприимчивости к туберкулезной палочке.
— Вы хотите сказать, что убьете всех моих детей, какими только они ни будут? — спросил Приор.
— Лишь тех, кто унаследует именно эту генетическую черту, — как можно мягче произнес Уолтон. — Возвращайтесь домой, мистер Приор. Сожгите мою фотографию… Напишите поэму обо мне… Но не просите у меня, чтобы я совершил невозможное. Я не могу достать для вас звезду с неба, поймите это.
Приор встал. Такой огромный и такой несчастный, он подавленно глядел на Уолтона с высоты своего роста. Однако Уолтон впервые почувствовал страх. Пальцы его нашарили иглопистолет, который он хранил в верхнем левом ящике письменного стола.
Однако Приор даже и не думал о насилии.
— Я покидаю вас, — угрюмо проговорил он. — Мне очень жаль, сэр. Самым глубочайшим образом жаль. Мне жаль нас обоих.
Уолтон нажал кнопку дверного замка, выпустил Приора, затем снова запер дверь и тяжело опустился в кресло. Из лотка пневмопочты на стол соскользнули еще три служебные записки. Он посмотрел на них злым взором василиска.
За шесть недель существования ВЫНАСа три тысячи детей получили билет, дававший им «право» на Счастливый Сон и три тысячи ущербных комбинаций генов были выведены из генофонда человечества. Десять тысяч мужчин, чей уровень умственного развития оказался ниже нормы, были принудительно стерилизованы. Восемь тысяч умирающих стариков отправлены в могилы чуть ранее отведенного природой срока.
Это была жестокая программа. Но с какой стати передавать паралич еще не родившимся поколениям? Ради чего разрешать взрослым идиотам засорять мир умственного неполноценным потомством? Зачем заставлять неизлечимых раковых больных терпеть ничем не оправданные муки и к тому же потреблять столь драгоценную пищу?
Все это не очень приятно? Разумеется. Но весь мир проголосовал за. Пока Лэнг со своей командой не преобразует природные условия Венеры в пригодные для жизни человека или пока сверхсветовая скорость не откроет человечеству дорогу к звездам, необходимо что-то делать с перенаселенностью Земли. В данный момент численность населения планеты составляла семь миллиардов и с каждым днем, с каждым часом увеличивалось все больше и больше.
Слова Приора запали глубоко в душу. «Я болел туберкулезом… Где бы теперь были все мои стихи и поэмы?»
Этот огромный, но такой смиренный человек был одним из величайших поэтов. Китс тоже был туберкулезником. «А какая, в общем-то, польза от поэтов? — промелькнула у Уолтона в голове дикая мысль, и он тут же ответил себе: — А какая вообще польза от чего бы то ни было? Китс, Шекспир, Эллиот, Йитс, Донн, Паунд, Мэтьюз… и Приор. Насколько жизнь была бы скучнее без них…» Уолтон представил себе книжную полку — единственную книжную полку в тесной клетушке своей однокомнатной квартиры.
Спина его покрылась потом, когда он внезапно понял, что незаметно для себя принял решение.
Уолтон нисколько не сомневался, что этот шаг будет стоить ему должности, если он, конечно, позволит себя поймать. К тому же в соответствии с Законом о Выравнивании такой поступок является уголовным преступлением.