— Потрясающий человек. Но только в отрицательном смысле, не так как ты. Если она пискнет еще раз …
Лора улыбнулась. Она представила, как он протирает глаза ладонью.
Он вздохнул.
— Милая, в следующий раз ты пойдешь со мной. Или поедешь сюда без меня. На твой выбор. За неделю ты научишься большему, чем все эти люди за месяц.
— Я не хочу.
— Почему нет?
— Иррациональная паника.
— Ах. Правда выходит наружу. Тогда все решено. Мы поедем вместе.
Она прижалась к мокрой стене, желая, чтобы он отступил, но в то же время была ему благодарна.
— Мой паром подошел, — сказал он. — Еду в Китай. Встреча не по графику. Все равно попробуй, хорошо?
— Хорошо.
— Хороших выходных и помни, что любишь меня.
— И что ты любишь меня.
На этих словах они повесили трубки. В Гонконге сейчас следующий день, восемь часов утра, вспомнилось ей, и он скорее всего уже на терминале, отправляется в Китай, и этим утром, он скорее всего не бегал. Она решила не беспокоиться ни о его лекарствах, ни о лечении грудной клетки, ни о сотне других вещей, из — за которых она могла потерять сон. Ей нужно было присматривать за матерью и управлять офисом.
А еще ей нужно было найти платье.
***
Стью позвонил ей и сказал, что у него есть альбом. Все, что ей нужно было сделать, это принести обед, чтобы они смогли послушать фолк певца под пад — тай. Пока Стью распаковывал еду, она рассматривала виниловую пластинку.
— А компакт — диски тогда не использовали? — спросила Лора.
— И что это за веселье?
Конечно, у него был проигрыватель. Какой уважающий себя хипстер из Вильямсбурга полагался бы на МР3? Низкое звучание стало новым трендом — теплым, несовершенным и непостоянным.
Когда он открыл дверь, первое, что она заметила, это то, что от него приятно пахло, как будто он только что принял душ, потом надушился огурцом, затем надел чистую одежду и почистил зубы — все, что люди делали, когда они хотели произвести впечатление, не привлекая внимание.
— Ты уходишь? — спросила Лора.
— Позже.
— Как ее зовут?
— Не помню, да и это не важно. — Он протянул ей двадцати четырехсантиметровую пластинку в пластиковом пакете, который выглядел так, как будто его в девяностые разрезали. И лицо Сэмуэля Инвея занимало весь квадрат обложки. Все недостатки и выбившиеся волоски были тщательно отретушированы, рыжие волосы аккуратно собраны в хвостик у основания шеи. Белый воротник футболки едва касался нижнего края кадра. Его имя красовалось на самом краю.
— А теперь, — сказал Стью, снимая с пластинки обложку и стряхивая пыль кисточкой. — Причина, по которой я узнал этого парня двадцатилетней давности, заключается в том, что его музыка трансцендентна. Душераздирающая. Имею в виду, ты можешь рыдать под нее часами.
— Он ведь не американец?
— Конечно, нет. Размахивающий флагом бруниканец.
Он протянул ей обложку, на одной стороне которой курсивом были напечатаны слова песни. Она плюхнулась на кресло — мешочек и принялась изучать слова.
Где в тебе смех, детка?
Где в тебе любовь, детка?
В моем сердце лед, в сердце лед,
Лед от твоего холодного вздоха.
Это будет приятное, но бесполезное времяпрепровождение, подумалось Лоре. Это были песни о любви, и если бы они были для папы, от них бы ей стало плохо.
— Ты не знаешь, он писал их перед поездкой или уже в студии? — спросила она.
— Якобы он был блестящим импровизатором. Они были написаны на лету.
— В Нью — Йорке, во время посольства.
Стью поставил запись.
Она подарила мне двух себя
Одну с маленькими руками и большим сердцем
Другую, кружащуюся, пока не сгорит
И каждая на ниточке
Каждая на веревочке
Нет ничего, что привязало бы ее ко мне
Без нее нет песни
Нужно так много времени, чтобы узнать ее
Но руки у нас пусты
И мы все кружимся
— Я не знаю, чего ожидала, — сказала Лора. — Мне это мало что говорит. Может, двое ее — это я и Руби? Или я пряха с маленькими руками?
— Он был влюблен в кого — то. Это точно. Желание чувствуется в каждой песне. Это совершенно ясно.
Она наморщила нос. Для нее это было совершенно непонятно. Это звучало красиво, со скрипками и виолончелями на заднем плане, и Инвей с его хриплым пением. Вздохи между куплетам звучали как стоны кого — то с болями в животе, но ничего в словах не говорило ей, кто, что и где.