–Чего? – улыбка исчезла с лица Лиди. Перед глазами девушки пронёсся ужасный образ: крючковатые жирные пальцы, разбирающие улов, и решающие, сколько дать пакетиков с сероватой засушенной похлёбкой…
–Лиди, – Оша поднялась, – ну не дури. Продолжай работать, и, глядишь, сегодня соберём выше нормы. А значит, получим больше, и тогда получим целый день или даже два форы. Ты можешь заболеть. Или я.
Лиди молчала, смотрела на сестру с ужасом.
–Лиди! – Оша повысила голос. – Если мы соберём меньше всех, то нас просто вышвырнут! А мы стоим и тратим время на какое-то платье. Брось его в бак и давай дальше!
–Какое-то платье? – шёпотом отозвалась Лиди и тут же громыхнула, впервые в жизни громыхнула. – Какое-то платье?! Да это самая красивая вещь, которую я видела в своей жизни! И ты хочешь, чтобы я его отдала?
–Лиди…– Оша вздохнула, – ну зачем тебе платье? Надо думать о пайке на сегодня и завтра. Если мы заработаем сегодня на завтра, то выиграем целый день, который можем потратить на поиск новой работы. И там, может быть, ты уже сможешь купить себе любое…
Лиди снова приложила платье к себе. Оша внезапно разозлилась. Она никогда не испытывала такого чувства: ни когда осознала, что из-за геройства родителей им придётся выживать (то была досада и разочарование), ни когда их с сестрой били такие же сироты, отнимая заработанное (было понимание, жалость к себе и им, ненависть и страх), ни когда их обманывали, обвешивали с пайком (тут была жажда справедливости, переходящая в смирение).
Но никогда не было такого бешенства, такого желания сделать сестре больно, никогда не было такой внезапной ревности.
Почему-то вспомнились вдруг сбитые руки, ноющие колени, боль в спине, урчание желудка, которому пришлось привыкать то к грубой пище, то к долгому перерыву в какой-либо пище вообще.
«Я работаю, а она наряжаться?» – эта мысль полоснула краснотой по измотанному сознанию Оши, она, не понимая, что делает, протянула руку к Лиди, вырвала из её рук платье и резко, не ожидая от себя такой силы, рванула ткань, проорав с каким-то болезненным удовольствием:
–Тебе всё равно в нём некуда идти!
***
–Я… – Оша не знала что сказать дальше, – я хочу знать, не нужно ли тебе там…
Она замялась. Позволить себе предложить что-то существенное было невозможно.
–Меня здесь кормят, – отозвалась Лиди мгновенно.
***
Лиди! Бедная Лиди! Бедная Оша! Бедные измотанные войною трёх союзов земли!
Никогда Оша, наверное, не забудет, как Лиди смотрела на куски изорванного платья – самой красивой вещи, что она видела в своей недолгой, но полной серости, мрачности и постоянной борьбы за выживание жизни.
Никогда не забудут они обе треск этой ткани, и лёгкость, с какой расползлись нитки.
–Работай лучше! – задыхаясь от невыплаканных за жизнь слёз, велела Оша и подала пример, нарочито повернувшись к сестре спиной, чтобы засунуть треклятое платье в бак.
Оша ждала, что Лиди расплачется, крикнет что-то, возмутится, съязвит, но она только опустилась на колени в тот же мусор, и принялась сортировать его. Через час Оше надоело молчать и она попыталась примириться:
–Тебе правда некуда в нём ходить. А паёк дадут двойной. А если лишь полуторный, то я поделюсь.
Лиди молчала. Оша попыталась воззвать к ней:
–Но жаль мне, правда. Но это не для нас. Не для меня, не для тебя. Понимаешь?
Но Лиди молчала. Она молчала до самого вечера, спокойно получила усиленный паёк за платье, но не притронулась к нему, легла в постель, повернулась носом к стене и не отреагировала, когда Оша пришла, села рядом, попыталась извиниться за себя, за резкость.
–Ну и тьма с тобой! – отступила Оша, когда сестра даже не взглянула на неё, – сама помиришься!
Оша считала, что сделала и без того слишком уж много – во-первых, она подошла к находке с точки зрения хозяйственности и не позволила Лиди сотворить глупость. Во-вторых, много раз извинилась, что ещё нужно?!
Лучше спать, спать, ведь завтра новый день, и новая работа. А Лиди ещё молодая, глупая – Оша успокаивала себя такими мыслями, стараясь не вспоминать и не думать про свою собственную внезапную вспышку ярости, когда ей захотелось, чтобы сестра так и осталась рядом, не поднялась, не продвинулась и не надела никогда такого красивого платья, пока его не наденет сама Оша.
«Я ведь много старалась ради неё. Лиди, конечно, надо поставить на ноги, и я это сделаю, но я… неужели со мной так и останется абсолютное ничего? неужели я нужна только для этого? А я? почему не…» – думала Оша, уставшая, желающая сна, но не находящая его.
Мысли были противные, быстрые, едкие. Опомнившись, Оша устыдилась их:
«Бог Солнца, что со мной? я люблю сестру. И сделаю для неё всё. Не искушай меня. Ты, видящий всё, взгляд свой простерший над морем и землёй, лесом и долом…»