Документы собирались сами. Подписи возникали там, где вчера было «потом». Его звали на разговоры, на обеды. Фамилия мелькала в заметках. Лестница шла вверх тихо, без скрипов.
В салоне машины радио играло фоном; поверх — иногда, как помеха, одно слово:
— Плати.
В лифте — между этажами:
— Верни.
На кухне — между каплями:
— Отдай.
Он оглядывался — никого. Понимал, что слышит это «в себе». Не копался. Ехал дальше, ровно держа полосу, наблюдая, как на приборной панели дрожит стрелка и как в блестящей накладке руля иногда проступает чужое плечо — если смотреть косо. Моргнёшь — нет.
Вечером зашёл к матери. На кухне пахло укропом и мясом. Она придвинула тарелку.
— Ешь. Ты опять худой.
— Работа.
— Купил бы пальто нормальное, — сказала она, глядя на мокрые плечи. — Не экономь на глупостях.
На прощание сжала его запястье — как раз там, где сидел браслет. Он дёрнул руку. Она вздохнула, поправила очки.
Через неделю дверь не открыли. На тумбочке — очки, раскрытая книга. На плите — кастрюля, стенки ещё тёплые. Врач сказал: «От сердца». В коридоре стоял её запах — чистый, квартирный. Он сел на стул и слушал, как в батарее щёлкает воздух. Браслет бился о вену, как второй пульс. Снять — не снял.
Голоса не усилились — участились. Как капли из неисправного крана:
— Плати.
— Верни.
— Отдай.
Он ловил себя на том, что шепчет в ответ. Открывал кран — вода глушила их на минуту. Выключал — снова слышал. Включал радио на шипение — помогало ненадолго. Потом рот начинал двигаться сам, и он замечал это уже в конце фразы.
Ночью просыпался от тишины — такой плотной, что слышно, как трётся ткань под щекой. И внутри этой тишины, как в пустой трубе, ехало одно и то же.
[ЗАМЕТКА: ДОСТУП ОГРАНИЧЕН]Носитель: ЛИТ-17Событие: [КЛАССИФИЦИРОВАНО]Наблюдение: [ПРОДОЛЖИТЬ]
Его ввели «в круг». Тот же дом на набережной, высокие двери, ковёр приглушает шаги. Мужчина у окна сказал, не глядя:
— Видел вас на объекте у Литейного. Хорошо держитесь. Сроки по вам идут.
Сергей кивнул. В коридорном зеркале появилось лишнее плечо за его спиной. Остановился — пусто. Пошёл — снова есть. В стекле дверцы буфета на мгновение проступило чёрное пятно вместо лица. Кто-то попросил передать соль — и пятна не стало.
Он попробовал избавиться. Лавка на Сенной — узкий проход, запах старого лака и картонных коробок. Старьёвщик посмотрел на браслет издалека и не подошёл.
— Убирайся, — сказал. — С такими не заходят.
— Снять можно?
— Вон, — старик кивнул на дверь. — Пока можешь ходить — иди.
Сергей прикрыл рукавом запястье и вышел. Воздух пах мокрой резиной и дымащимся асфальтом. Город снова приглушил всё лишнее.
Дома он закрывал шторы. Сидел в темноте, открывал воду, чтобы заглушить. Шёпот звучал поверх. Он перестал спорить. Сидел и говорил вместе с ними, почти беззвучно:
— Плати. Отдай. Плати.
Иногда ловил себя на том, что считает: ступени подъезда, плитки на кухне, секунды между каплями. Между «плати» и «верни» — семь. Между «верни» и «отдай» — девять. Снова семь. Снова девять. Ритм успокаивал и делал хуже.
Полгода пролетели ровно. В том же особняке он стоял ближе к центру, слушал нужные слова. Рукопожатия. Папки. Камеры. Браслет лежал на руке спокойно, но иногда — будто по условному знаку — давил в кожу. В вытянутом зеркале коридора тени стояли плечом к плечу, как на общей фотографии. Повернёшь голову — пусто. Вернёшь взгляд — снова здесь.
Ночью он включил воду и радио сразу. Шёпот всё равно просачивался. Он понял, что произносит это уже вслух. Встал, надел пальто и пошёл туда, где лестница ведёт вниз. Ноги знали дорогу лучше головы.
Железная дверь была приоткрыта. Холод шёл снизу — ровный, не сквозняк.
— Я заплачу, — сказал он в темноту. — Верну туда, откуда взял.
Ступени мягко пружинили песком. Внизу горела одна лампа, жёлтая, старая. Пахло мокрым кирпичом, железом и сырым деревом. На ухе двери висела капля — казалось, она так и не падала с их первой встречи. Где-то глубже текла вода, трубка глухо отзывалась стене.
Они уже стояли вдоль стен. Рядами — у проходов. Без лица. Он сделал шаг — и понял, что знает их. Лёха, который смеялся до кашля. Виктор с вечной чёрной полоской под ногтями. Мать — без очков, со своей складкой у губ.
— Плати, — сказали они разом.
Он ощутил, как его рот произносит это вместе с ними. Хор подхватил его голос и поставил внутрь. Браслет на руке затянулся; кожу свело, как в холодной воде. Он попробовал дёрнуть застёжку — не сдвинулась. Лента будто села глубже, в кожу, как в мягкую глину.