Выбрать главу

Закончив очередной роман, бабушка поила нас чаем с пирожками, и ребята расходились. А мы доставали старую карту Арктики, расстилали ее на столе и пытались отыскать то место, где сейчас находились папа и мама.

Мы хотели знать как можно больше про те края, где путешествовали мои родители, а ее дочь, и у нас уже была целая «арктическая» библиотека. Мы читали с ней вслух по очереди, пока не начинали слипаться глаза. Тогда мы выпивали по стакану кефира (профилактика от старости) и укладывались спать — во втором часу ночи, так как оба по натуре полуночники.

Бабушка засыпала сразу, а я долго слушал затихающий шум улицы, гудение моторов, редкие голоса — удивительно, как четко доносилось до четвертого этажа каждое слово, сказанное ночью,— и думал о матери и отце.

Мне почему-то виделась всегда одна и та же картина: океан, бушующая в темных разводьях вода, огромные льдины, сжимающие обледенелое судно, белое, как призрак. А потом судно исчезало, и я видел страшной высоты берег, круто обрывающийся к морю, скалы, пропасти, ущелья, темные клубящиеся облака и цепочку людей, пробирающихся по краю обрыва с ношей на плечах. Среди них были отец и мать.

Когда я наконец засыпал, меня мучили кошмары: крушения, метели, скрежет льда, крики о помощи; я бился подо льдом, задыхался, плакал, просыпался с криком.

— Колька, ты что? — спрашивала бабушка спросонья.

— Так. Просто видел сон!

Почему-то я стеснялся говорить правду о своих ночных кошмарах. Вместо того чтобы увлечься Севером, как многие мои сверстники, я приучился бояться и ненавидеть его.

Книги о Севере мне совсем не нравились. По существу, там было одно и то же: неизбежная пурга, медведи, переход через реку и ужасные холода, а я был с детства очень зябкий. У меня настроение портилось от этих мрачных книг. Читал я их лишь для того, чтобы узнать, что переживает бедная мама.

Я от всей души удивлялся своей матери: как она могла променять театр, славу, Москву на полярные ночи, бури, льды, холод, дикие скользкие горы без троп и путей? Про себя я знал твердо: я бы никогда не променял!

Я страстно любил театр! На всю жизнь запомню, с каким благоговением великая артистка поцеловала край кулисы, уходя из театра, из жизни — навсегда.

Глава вторая. МЕНЯ НАЧИНАЮТ ВОСПИТЫВАТЬ

Мне не было десяти лет, когда мои родители временно вернулись к оседлому образу жизни ;Оба работали в Академии наук и готовили для печати книгу отца — огромный труд по теории географии, больше тысячи страниц на машинке. Мама сама и печатала ночами, к великому возмущению бабушки: «Разве он не мог отдать машинистке? Денег, что ли, жалко?»

Потом надо было читать типографские оттиски. Отец брал их на дом и правил до трех часов ночи, а мама печатала на машинке уже новые труды и статьи для научных журналов.

Я думал, что отец только и занят своими географическими трудами, но он, оказывается, наблюдал, слушал, что делается в доме. Следил он главным образом за мной. Знал бы я, что в кабинете так все слышно, я бы вел себя умнее. Ничего особенного я и не делал, но мне все, буквально все было поставлено в пику. И то, что я не ем борщ и черный хлеб, что кашу могу проглотить только с вареньем (аппетит у меня от рождения плохой, «у мамы тоже всегда был плохой аппетит, пока она не вышла замуж за него»); что я вечером не хочу ложиться спать, а утром меня не добудишься; что я, по мнению родителей, мог бы учиться на одни пятерки, а учусь на четыре и даже (как и у всякого человека) у меня бывают тройки. Особенно папу взбесило, что я терпеть не могу спорта, а лыжного тем более. Самое большое удовольствие для меня — театр, а дома — читать интересную книгу, лежа на кровати. Не понравилось ему и то, что я очень зябкий и склонен к ангине и вирусному гриппу. Что я люблю похныкать, а бабушка меня долго убеждает и уговаривает. Наконец, что я постоянно целую бабушку. Как будто целовать свою родную бабушку бог знает какой грех.

Он наблюдал и наблюдал за нами, словно Шерлок Холмс, и однажды разразился... Было всего одиннадцать часов вечера, когда он с мамой вернулся злой-презлой от какой-то профессорши, по фамилии Кучеринер.

— Зачем так спорить,— тихо выговаривала мама, пока они снимали в передней шубы,— у вас на все буквально разные взгляды, и вы все равно ничего друг другу не докажете.

— Чертова баба! — проворчал сквозь зубы отец. Он заглянул в нашу комнату, бабушка как раз досказывала мне интересный английский роман.

— Ужин накрыт в кухне,— сказала бабушка.

Но отец, видимо, наелся у этой Кучеринер. Он приказал мне немедленно ложиться спать, а маму и бабушку позвал к себе в кабинет на совещание. Я, разумеется, тотчас приоткрыл дверь, чтобы лучше слышать. Мама говорила слишком тихо, неразборчиво, а отца и бабушку было прекрасно слышно, а потом стало еще слышнее.