В апреле в Верхнеудинске неожиданно умер подъесаул Кострикин. Перед самой смертью он попросил казаков вынести его на солнышко.
- Где же ты раньше солнышко ясное было, когда мы замерзали? - спросил Арсений, прежде чем навечно закрыть глаза.
На следующий день, простившись с казаками, Перелыгин убыл в Читу. Целый день он скакал по Забайкальской степи, объезжая многочисленные сопки и овраги. Бег коня был порывистым, он то замедлялся, то ускорялся. В одном месте путь преградила узкая речушка со стремительным течением. Платон напоил коня, напился сам и поехал дальше. Огромное солнце спустилось за горизонт, наступила ночь. Казак, завидев заброшенный зимник, завел коня в него и, завалившись навзничь на сено, переночевал, а утром чуть свет снова отправился дальше в путь. В утренних сумерках вокруг серыми горбами громоздились сопки. Куда ни кинь взгляд - всюду одни сопки. Они, прячась друг за друга, уходили до самого горизонта. Все пространство было заставлено ими.
Черный поскакал мелкой рысью. Платон задремал, низко опустив голову.
Когда еще не совсем рассвело, вдруг раздался дикий крик:
- Стой! Застрелю!
Платон туго натянул поводья, раздирая удилами пасть коню. Черный присев, попятился назад, часто перебирая ногами. Конь, закусив удила, мгновенно загорячился под всадником. Слева возникли размытые силуэты вооруженных людей. Перелыгин никак не мог разобраться, кого они представляли.
- Слезай с седла!
“Наверное, это партизаны. Кажется, я влип в историю” - подумал Платон.
Решение пришло быстро. Перелыгин поднял коня на дыбы, ударил его по взмыленным бокам плетью, и тот понесся по степи, выпуская из ноздрей горячий пар. Позади несколько раз выстрелили. Горячие пули просвистели рядом, почти обжигая, но ни одна из них не попала в цель.
- Скачи, Черный! Скачи!
Конь отозвался победным ржаньем. Платон нахлестывал коня и он, чувствуя властную руку казака, во весь опор помчался по степи. Мимо стремительно понеслись и земля, и небо. Влажные глаза коня радостно заблестели, худые бока взмокли от пота. Черный скакал по забайкальской степи, высоко вздымая ноги и, стылая земля отзывалась глухим стоном под его копытами.
- Стой, Черный! - Платон потянул поводья, заставляя коня остановиться.
Казак хорошо знал, что запаленный конь долго не служит. Любовь к коням после тяжелого перехода через Сибирь у него только усилилась.
Утреннее солнце зависло над крутыми сопками и ярко осветило их. Перелыгин, спрыгнул с коня и привязал его к мелкой сосенке. Ветер клонил мохнатую верхушку дерева низко к земле. Конь, тяжело храпя, шебаршил копытами. Платон потрепал его давно не чесаную гриву. Конь заметно похудел, животное поджаро втянуло бока. Однако он по-прежнему чувствовал властную руку казака.
Вдруг казак взглянул в синее беспредельное небо и увидел в небесной синеве огромного коршуна. Тот, распахнув широкие крылья, преследовал небольшую птичку, которая всеми силами стремилась оторваться от него. Птичка в панике кидалась из стороны в сторону, чтобы не угодить в когти коршуну, но так и не смогла избежать своей участи. Случилось неотвратимое. Коршун резко спланировал, и она очутилась в его острых лапах.
“Как же это напоминает участь Белой Армии” - подумал про себя Платон.
Платон поднялся на вершину сопки. Она была такой крутой, что ноги занемели. Казак приблизился к обрывистому краю кручи. Внизу коричневой лентой извивалась дорога. По ней двигались кони с телегами и людьми издалека казавшиеся игрушечными. Хотя до них было довольно далеко, но они разговаривали как будто рядом. Подводы с людьми скрылись между сопок.
Заскучавший конь заржал у подножия сопки. Перелыгин спустился вниз, подтянул ослабевшую подпругу и, молодо вскочив на коня, дернул за повод, требуя, чтобы Черный начал движение.
Прибыв в Читу, Платон сразу же приступил к поискам Дарьи по госпиталям и больницам. Но ее нигде не оказалось. Перелыгин пытался что-нибудь узнать на станции про санитарный поезд, в который посадил жену, но он как в воду канул. Никто ему не мог сказать, куда подевалась его Дарья.