Увидев перед собой гору стихов, Иван Савельевич выпрямился в кресле, посмотрел на Чижикову:
— Это все сын твой нахомутал? Когда же он успевает уроки учить?
— Он у меня способный мальчик, можно сказать талантливый, — похвалилась Чижикова. — Вы уж найдите время — посмотрите, может, выберете, какое можно напечатать. А может, и поучили бы его, вы ведь понимающий в этом деле, получше учителей, — подольстила она редактору.
Иван Савельевич крякнул и сказал:
— Ну ладно… Оставь.
Перечитав весь ворох, Иван Савельевич вызвал к себе Чижикову. Кивнув на стихи, он поморщился и сказал:
— Знаешь, мать… Ведь это все очень плохо.
— Как плохо? Неправильно, что ли? Я сама читала…
— Правильно-то правильно… Но понимаешь, в этом деле мало сказать правильно, надо еще и хорошо сказать, оригинально, по-своему. А у него все банально, все трафаретно. Сплошная декларация. Все не свое.
— Нет, свое, свое, это уж я ручаюсь: сам писал.
— Сам-то сам, да мысли-то выражены…
— Правильные мысли. А раз правильные — значит, хорошо. Или как?
— Понимаешь, мать… Кроме правильности, тут должно быть и… Ну, как бы тебе объяснить?.. — Иван Савельевич, как всякий неудавшийся литератор, любил анализировать написанное другими и давать советы, которые, к его чести, были совсем недурными. — В этом деле ставится несколько оценок. Первая — за то, о чем написано стихотворение, то есть — за тему. Вторая за то, как написано. Так вот, у твоего гения страдает именно это как. Как получилось как. — Иван Савельевич улыбнулся, довольный таким остроумным каламбуром, а Чижикова огорчилась, но не отступала:
— И ни одного, ни одного нельзя напечатать?
— Что ты, голубушка!
— А может, все-таки найдете? Помогите мальчику… Вы же можете. Поищите получше…
Что не сделаешь, если женщина просит?! А Иван Савельевич все-таки был мужчиной и потому сдался:
— Ладно, попробую.
Попробовал и сделал. Взял Юркино стихотворение, покорпел над ним вечерок, переписал на свой лад, сократил его изрядно и напечатал ко Дню Военно-Морского Флота. И подписал: «Юрий Чижиков, ученик 9 класса». Напечатал — и самому понравилось, зауважал себя: сделал доброе дело. Потом разохотился и ко Дню авиации снова проделал такую же операцию над другим Юркиным опусом.
Мать довольна, не знала, как и отблагодарить редактора. А о Юрке и говорить нечего: тот скупал в киоске газеты и не мог налюбоваться не столько стихами, сколько своим именем под ними: «Юрий Чижиков». Да еще жирным крупным шрифтом!
Видеть свою фамилию напечатанной — что может быть сравнимо с этим чувством! Есть в этом что-то магическое. Кто не переживал этого волнующего момента, тот и не поймет, как бы красочно это ни расписывать. А кто имел счастье пережить такое — тот поймет нас и без слов.
В десятом Юрку пригласили в военкомат — там он прошел комиссию, и его взяли на учет. Военные врачи, правда, были не очень довольны его далеко не атлетическим телосложением. Один, пощупав его мягкие, как вата, мускулы, удивленно спросил:
— Что же ты такой вялый? Спортом, наверное, совсем не занимаешься?
— Некогда… — обронил Юрка.
— Некогда? Чем же ты занят?
Юрка хотел сказать: «Стихи пишу», но смолчал — рядом были ребята-одноклассники, которые могли посчитать его бахвалом, и он только двинул голыми плечами.
Сидевший рядом военный подбодрил Юрку:
— Ничего! Армия его закалит!
Однако Юрку такая перспектива почему-то не обрадовала. Еще больше она не обрадовала его мать. Обеспокоенная, она встретила его вопросом, едва ступил он на порог дома:
— Ну что? Как?
— Взяли на учет…
— А что сказали?
— Сказали: жди.
— Чего?
— Повестки, естественно…
— И ты так спокойно об этом говоришь?
— А что я мог сделать?
— Сказал бы, что ты для военной службы не предназначен. Что ты готовишь себя для работы совсем по другой линии.
С этой тирады она и начала свой разговор на другой день в военкомате с самим военкомом.
— На каком же поприще он собирается прославить наше отечество? — спросил военком не без ехидства: он уже имел опыт разговора с такими мамашами и не очень сердился на них. Это раньше он возмущался подобными ходатаями: в его время понятия не имели отбиваться от армии, ждали этого момента, шли служить с охотой и служили с достоинством. А теперь? Удивительно, как уродуются нравы.