Чижиков пришел за полчаса до срока, но заходить постеснялся — рано. Хотел покрутиться в вестибюле, однако же решился и рванул дверь. Сунул голову — и чуть было не ринулся обратно: там в тесной комнатенке за длинным столом плотно, как зернышки в кукурузном початке, сидели человек тридцать мужиков, смачно жующих закуску. На скрип двери они все, как по команде, вдруг перестали жевать, обернулись к Юрке и стали настороженно, удивленно и сердито-вопрошающе смотреть на него: «Кто ты? И зачем сюда ворвался?» Лица у всех были уже багровые, глаза блестели. Чижиков растерянно остановился. Немая сцена, напоминающая кадр из американского фильма времен сухого закона, длилась с минуту, пока не поднялся из дальнего угла Горластый и не объявил:
— Это Юра Чижиков! Молодой талантливый поэт. Мой ученик. Прошу любить и жаловать! Проходи, Юра, ищи себе место.
И все вдруг облегченно осели, заулыбались, загомонили, стали сдвигаться кучнее, давая место новичку. Юрка прошел поближе к Горластому, чтобы быть у того на виду, и там втиснулся со своим стулом. Горластый ободряюще подмигнул ему, в ответ Юрка приосанился.
Тут поднялся из центра застолья подвыпивший критик со свекольным лицом и глазами навыкате и, обращаясь к Горластому, взывал:
— Гаврюх!.. Слушай, Гаврюх!
— Да-да, — вскочил Горластый — он, оказывается, сам тамадил на своем вечере. — Ты хочешь что-то добавить к своему тосту? Давай, Кирюша!
— Да нет, — сказал Кирюша. — У меня есть предложение. Все, кто тебя любит, пришли вовремя. Давайте дверь закроем и посидим спокойно, поговорим. А кто опоздал, пусть на себя пеняет, и вообще пошел он… — Дальше критик продолжал говорить что-то беззвучно, одними губами. Никто ничего не слышал, но все были так догадливы, что дружно засмеялись и очень бурно одобрили предложение:
— Правильно!
— Молодец, Кирилл!
— Запереть дверь на запор!
— Эй, кто там близко к двери? Задвинь задвижку.
— Да там не задвижка, а защелка.
— Ну, спусти защелку.
Сразу двое мужиков кинулись к двери, сдвинули предохранитель защелки, она клацнула, как затвор с тугой пружиной, и этот звук словно снял с присутствующих какие-то путы, они расслабились, взбодрились, повеселели. Горластый по очереди поднимал присутствующих, те поздравляли его с публикацией новой поэмы и непременно говорили о его необыкновенной талантливости, сравнивали с Маяковским, Твардовским, Лермонтовым, Пушкиным — кому с кем вздумается, тот с тем и сравнивал. Горластый, делая вид немного смущенного, принимал тем не менее похвалы как должное и предоставлял слово очередному оратору.
Чижиков пригубливал за все тосты, сдерживал себя, чтобы не напиться, наблюдая за гостями. Да, тут были все нужные люди — редактора журналов, издательств, критики, писатели. Многих Юрка знал в лицо и старался, чтобы и они запомнили его — с ближайшими чокался, дальним улыбался, но все время ел глазами сидящего рядом с «именинником» главного редактора журнала, напечатавшего поэму.
Невыступивших становилось все меньше и меньше, и Чижиков понял, что и ему выступать не миновать, стал лихорадочно думать, о чем ему сказать. Даже хмель вышибло от напряжения, а когда придумал, успокоился, увереннее стал себя чувствовать. И даже ждал своей очереди с нетерпением. Раза два уже думал — вот его поднимет Горластый, нет, опять не его. Наконец, настала его очередь.
— Хочу предоставить слово своему юному другу, ученику, очень талантливому и самобытному молодому поэту Юрию Чижикову. Поэт он своеобычный, на других непохожий, и это, я считаю, хорошо! Плохо, что эта непохожесть делает трудной его жизнь. Ну а у кого она легкая? Тебе слово, Юра.
Чижиков поднялся. В горле першило, он откашлялся, начал:
— Я хотел бы сказать вот что… Тут правильно говорили о талантливости Гавриила Егоровича: он действительно талантливый поэт, и новая поэма — яркое свидетельство тому. Но она свидетельство еще тому, что талант поэта развивается вглубь и вширь: поэма эта взлет не только в его творчестве, но и в нашей поэзии вообще. Это все так. Но поэма, как бы она ни была талантлива, никогда не стала бы явлением литературы, если бы не была напечатана. Поэтому я хотел бы сказать похвальное слово не только автору, но и редактору, который явил ее свету, — Вуколу Степановичу Морошкину! За автора и редактора!
— Браво!
— Молодец!
— За редактора!
— Автору и редактору — горько! — закричал критик.