— Ну!.. — махнул разочарованно деревенщик. — Какой там…
— А что, неужели у тебя мало денег?
— Да при чем тут деньги? Что с ними делать? Машина? Ну купил. А дальше?
— Дача, — подсказал Горластый.
— Дача есть, литфондовская. Зачем я буду на нее тратиться, если есть возможность даром получить?
— Ну а что бы тебе еще хотелось?
— Хм, — крутнул головой Морошкин, удивляясь наивности Горластого. — Во-первых, я весь этот капитал пустил бы в оборот. Во-вторых, хозяйство вел, как теперь говорят, только на интенсивной основе. Ну и, само собой, я бы построил себе такую Карабиху, такую Ясную Поляну, что им, классикам нашим, и не снилось. Вот там бы творчеству и развернуться — простор, свобода! Гуляй мысль — то ли по древам растекайся, то ли по полям расстилайся! Никто тебе не помеха, сам хозяин на всю округу! — И вдруг спохватился, засмеялся раскатисто: мол, разыграл вас! — Шучу, конечно… — А в глазах неподдельная грусть затаилась.
Юрка смотрел на него и не знал, чему верить, что было правдой в его словах: говорил ведь искренне, вдохновенно — и вдруг шутка. Вряд ли шутка: это же о нем идут разговоры, что он, будучи с делегацией в Италии, вместо древнего искусства приобщался совсем к другой культуре: скупал в магазинах немыслимой формы краны для ванной, тащил домой через несколько границ голубой унитаз с розовыми прожилками, чем повергал в недоумение таможенников, которые подозревали — не спрятана ли в извивах этого унитаза контрабанда. А еще больше поставил он в тупик отечественных слесарей, которые никак не могли установить привезенные краны — не тот стандарт: не та резьба, не те параметры. Пришлось им в квартире Морошкина всю оснастку перестраивать — ковыряли стены, ставили другого диаметра трубы, нарезали сами резьбу. Зато теперь, говорят, ванная у этого деревенщика не уступает по роскоши ванной любого американского миллионера.
Когда расходились по домам, уже в вестибюле, Морошкин обернулся к Чижикову, который преданной собачонкой следовал за ним, сказал:
— А насчет книжки ты сходи в союз, в контору к Никанору. Он курирует издательства — и… В общем, это дело в его руках. Пойди, поплачь, может, разжалобишь. Без него… — Морошкин покрутил головой. — Ну, будь. Заходи.
— Спасибо… — пролепетал Чижиков ему вдогонку.
Про контору Никанора Чижиков слышал и раньше. Есть в большом союзе будто бы такой важный отдел и сидит там некто, который курирует все издательские дела писателей, распределяет, кого куда, кому сколько, кого когда. Ведал этим отделом уже несколько десятков лет Главный Координатор — писатель Никанор Никаноров, который за эти годы стал знаменит, именит и богат, так как распределял прежде всего свои издания и издания своих друзей и близких. Поэтому, наверное, и прозвали этот отдел координации конторой Никанора.
Когда Никанорова мошна стала трещать от непомерного количества денег и об этом стали усиленно говорить, он решил слегка облегчить ее — перечислил в фонд помощи пострадавшему от наводнения курортному городу один миллион сто рублей. И никого не удивил этот миллион, а все спрашивали: «А к чему эти сто рублей?» А Никанор лишь загадочно улыбался да поглаживал свою лысину, словно говорил сам себе: «Вот какой я молодец!» Не удивило никого и то, что Никанор после этого стал почетным гражданином курортного города и что на берегу Черного моря в черте города выросла роскошная вилла, на которую он не истратил ни копейки, но стал ее владельцем.
Идти в эту контору к этому Никанору Чижиков не решался, боялся, что с ним там не станут разговаривать: он ведь не член союза. Но Морошкин своим советом сподвиг его на этот шаг, и он на другой же день направил свои стопы к Никанору.
Подновив свою маску непризнанного гения, вскинув голову надменно, Чижиков вошел в приемную. Тут за секретарским столом сидела беленькая пампушечка и улыбалась какому-то мужлану с львиной гривой, который, видать, успешно и не впервые охмурял ее.
Пампушечка эта работала здесь уже лет пятнадцать, и пришла она сюда когда-то с определенной целью: подцепить в мужья солидного писателя. За это время она зацепляла уже штук восемь писателей, но все они оказались вовсе не солидными, у всех у них была одна страсть: поскорее и поближе пробиться к начальству. И как только эта сверхзадача завершалась успехом (или, наоборот, срывалась), они ее бросали. Тем не менее она не теряла надежды поймать свою мечту в девятый раз. Наверное, этот гривастый и был намечен ею для очередной пробы на должность мужа.
Когда в приемной появился Чижиков, они оба умолкли и посмотрели на посетителя так, будто тот вошел не в учреждение, а ворвался в их спальню, да еще в самый неподходящий момент. Пампушечка быстро и с большой досадой согнала с лица улыбку, но обращать свое внимание на вошедшего не спешила, следила за ним боковым зрением, изучала. Вскоре она безошибочно определила в нем неопытного просителя и, разочарованно дернув уголком рта, снова обратила свой взор на кудлатого. Но кудлатый-гривастый тоже смотрел на Чижикова изучающе — не потенциальный ли это его конкурент на подступах к Никанору: одно дело, когда просит один, и совсем другое, когда просят сразу двое. А к Никанору, как звали в миру Никанорова Никанора Никаноровича, ни с чем больше и не ходили, кроме как с просьбами. Пампушка снова погасила улыбку и уставилась на Чижикова.