— Надо, — согласился Юрка. — А как же быть тем, кто не может издать свою первую книгу? Хотя бы очередь установили.
— Да что это, за картошкой, что ли, очередь? Тут ведь все дело решает творчество, качество рукописи.
— Вот сейчас от вас вышел писатель с трехтомником — у него сильно высокое качество? — осмелел Чижиков, почувствовав, что все равно тут терять нечего.
— Кого вы имеете в виду? Неваляйкина? — И он вздохнул. — То, что вы его не знаете, это еще ничего не говорит. Так вы можете и меня упрекнуть — мол, семнадцатитомное собрание запланировал. А я что? Пять лет прошло после предыдущего собрания, имею право новое издать. Я раньше времени не лезу, не нарушаю правило. И далеко не все включаю в собрание сочинений. У меня есть чудесный роман «Свиное рыло». Не читали? Вот видите. Очень жаль: чудесный роман. Так вот я это свое «Свиное рыло» не включаю: знаю — с бумагой туго. И у других отбираем только лучшее и только тех писателей, кто заслужил своей общественной и литературной деятельностью. — Голос у Никанора был тихий, убаюкивающий. Он увлекся и говорил, говорил, наконец кончил, заключил: — Вот так-то, дорогой товарищ… Как вас?
— Чижиков.
— …товарищ Чижиков.
— Но как я могу проявить себя на литературном поприще, если меня не печатают? — спросил Чижиков.
— Ничем не могу помочь. Ничем, — закрутил головой Никанор и запоглядывал вниз под стол, словно искал, куда бы ему спрятать понадежнее свою голову — он так устал, так устал от этого разговора.
— Но поймите, мне, в конце концов, жить на что-то надо. Я сирота, круглый сирота… Я рос без отца, а недавно умерла и мать. Осталась сестренка. Я участник боев…
— Все это хорошо, дорогой товарищ… Но я ничем не могу вам помочь. Напишите заявление, чтобы вам оказали материальную помощь. Я наложу резолюцию, Литфонд выдаст вам помощь рублей сто. Да-да, напишите. А насчет издания?.. Попробую поговорить с директором издательства. Но они решают сами. И потом — я же знаю их положение.
— Пожалуйста, поговорите. Когда мне зайти за результатом?
— За каким результатом? — застонал плачуще Никанор. — Если что получится, вам сообщат. Ко мне заходить не надо. До свидания. Всего доброго.
Чижиков вышел опустив голову. Прошел, ни на кого не глядя, через приемную, во дворе в скверике остановился: «Все, дальше идти некуда. Вот она — жизнь… И никому, выходит, я не нужен. Один. И дерись за свою жизнь один. А где же забота, где коллектив? А еще говорят… Умри я сейчас — и никого это не тронет…»
Откуда-то пришли, вспомнились грустные чьи-то строки:
Чижиков поднял руки, схватился за ветку, словно хотел подтянуться, как на турнике, задумался да так и повис на руках. И не видел он, что из приемной за ним наблюдают две пары женских глаз — в одно окно смотрела пампушка Катя, а в другое — большеглазая Нототения.
— Он даже страдает оригинально, — сказала Нототения и снова вошла в кабинет к отцу. — Папуль, посмотри в окно.
— Ты опять, Нота? Что там еще? — Никанор достаточно быстро для своей комплекции высвободил себя из кресельных объятий, посмотрел во двор: — Ну?
— Видишь вот того парня? Он у тебя только что был.
— Ну?
— А знаешь, что он там делает? Он ищет сук, на котором повеситься.
— А-а… — разочарованно отмахнулся Никанор, возвращаясь в кресло. — Каждый будет вешаться — деревьев не хватит.
— Да ты знаешь хоть, кто это? Это же знаменитый Чижиков! У нас в институте, да и не только в институте, о нем везде говорят: оригинальный поэт!
— Ну и что? Я-то тут при чем?
— Как при чем, папуль? От тебя зависит, помоги ему.
— Ты что, влюблена в него? — насторожился отец.
— Пока нет. Но не исключено.
— Ты смотри, — погрозил он пальцем. — Глупостей не натвори, будь разборчивей. Кто он такой? Без роду без племени.
— Он поэт.
— Это еще доказать надо. Какой же он поэт без книжек?
— А ты помоги.
— Отстань, — застонал Никанор. — Что ты ко мне пристала! Вот сводный план изданий, а вот — перспективный, — подвинул он ей два гроссбуха — один толще другого.
— Это я знаю. — Нототения взяла план, отвернула страницу. — О! Твоя фамилия первой.
— Ну и что? По алфавиту. Собрание сочинений. Не буду же я ради какого-то Чижикова оставлять миллион своих читателей без моих книг. Пять лет прошло после последнего собрания…