— Договорились! — возмутился усач с монгольскими скулами.
— Федя, Федя!.. Ну что ты все в оппозицию становишься? Обязательно тебе хочется выделиться, обязательно ты не как все.
— При чем тут оппозиция, едрена палка!
— Федя!
— Ладно. Молчу. Молчу, как рыба об лед.
— Вот и хорошо. Кто еще хочет выступить? — И тут же: — У меня вопрос к Чижикову. Чижиков, я много о тебе слышал — какой ты ори-и-игинальный поэт. И биография у тебя хорошая: круглый сирота, воевал с диверсантами. Братцы, ну что еще надо! Скажи мне… нам скажи: ты же не хотел оскорбить свою страну? Ведь верно, не хотел? Не хо-о-о-тел. По молодости это случилось, по глу-у-пости. Верно ведь, верно? — И Председатель, забыв выслушать ответ Чижикова, обратился ко всем: — Я ду-у-умаю, мы выводов делать никаких не будем, просто по-отечески пожурим. А?
— По какой молодости? — опять вскочил усач. — А этот? Он старше меня!
— Ну, Федя, не придирайся к словам. Одного по-отечески, другого — по-дружески, третьего — по-сыновьи. Чижиков, ты из-за книжки обиделся? Да?
— В какой-то степени и это, — сказал Чижиков.
— Стрекуленко, — обернулся Председатель к своему помощнику. — Запиши: завтра направить в издательство наше решение рекомендовать… Нет, не рекомендовать, а обяза-а-ать выпустить в будущем году сборник стихов Чижикова. — Обратился к присутствующим: — Все согласны? Согласны. Так. Ну вот видишь, Чижиков, а ты бросился в панику. Дальше что?
— Меня в союз не принимают, потому что у меня нет книжки, — дополнил Чижиков свои заботы.
— А мы иногда принимаем и без книжек. Был бы талант.
— Значит, у меня его нет?
— Этого никто здесь не говорил. — Председатель оглянулся вокруг себя. — Мы можем тебя и в союз принять. Сейчас как раз все в сборе, кворум полный. Стрекуленко, принеси бюллетени. Сейчас заполним и тайно проголосуем единогласно. Нет возражений?
— Но ведь по уставу для приема надо три рекомендации, — напомнил усач.
— А мы вот, пока Стрекуленко будет заполнять бюллетени, напишем рекомендации. Я охотно напишу.
— Правильно! — опять заорал Громила. — Вот это по-человечески, вот это гуманно! — и принялся писать рекомендацию. Критик тоже заскрипел пером. Воздвиженский, подмигивая Чижикову, потянулся к столу, взял листок, быстро начал строчить. И пяти минут не прошло, на стол перед Председателем легли шесть рекомендаций.
— Во, даже вдвое больше написали, чем надо! — обрадовался Председатель. — Но ничего, маслом кашу не испортишь. Стрекуленко, раздай бюллетени. А ты, Чижиков, чего сидишь? Заявление. Где твое заявление? Пиши быстро.
Стрекуленко прошел в одну сторону вдоль стола — раздал бюллетени, идя в обратную — собрал их. Положил перед Председателем. Тот принялся сам считать. Объявил результаты:
— Один воздержался, остальные все «за»! Воздержался, конечно, ты, Федя? Поздравляю, Чижиков!
— Спасибо, — сказал Чижиков.
— Вот так. Все?
Но Чижиков решил использовать это строгое судилище до конца. Пожаловался с печалью в голосе:
— Меня за границу не пускают…
— Ну, милый… Пушкин тоже не был за границей, а писал дай бог каждому.
— Сейчас не то время… Мир — на контрастах, и поэт должен эти контрасты знать, чувствовать, своими руками пощупать и с той, и с другой стороны.
— Нда… Это, конечно, верно, — закивал Председатель. — А ты просился за границу?
— Нет…
— Ну, милый! — развел руки Председатель. — А кто же знает, что ты хочешь куда-то поехать и куда именно?!
— Других посылают… Включают в делегации, а меня нет, ни одного предложения не было.
— Нда… Тут ты, пожалуй, прав. Но это легко поправить. Мы походатайствуем, ты скажи только, в какую страну и на какой срок хотел бы поехать. Стрекуленко, возьми на заметку Чижикова. Вот так. Дитя не плачет — мать не разумеет, — с упреком уже в свой адрес заключил Председатель. Он посмотрел на часы. — Да, пора кончать. Тут были де-э-эльные предложения. Мы их в рабочем порядке обобщим и оформим в виде постановления. Но одно предложение я хотел бы проголосовать. Кто за то, чтобы Воздвиженского на будущий год выдвинуть на премию? Так. Кто против? Воздержался? Ты, Федя? Упрямый ты все-таки человек. Стрекуленко, запиши: единогласно при одном воздержавшемся. Все. Редактора газеты прошу остаться.
Шумно загыргикали отодвигаемые стулья, и под крики громилы: «Правильно! Вот это по-человечески! Вот это гуманно!» — все медленно, устало потянулись к выходу. Некоторые, дойдя до двери, будто попав в водоворот, огибали стол и направлялись в обратную сторону — к Председателю, чтобы решить какие-то свои личные дела. Они топтались чуть поодаль от него, ожидая случая, когда попадут в поле его зрения. А тот отдавал последние распоряжения Стрекуленко и редактору «Литературных новостей» — брюхатому, меланхоличному и абсолютно безразличному ко всем литературным делам человеку: