— Зато там дорожат работой и делают свое дело качественно.
— Тут есть твоя доля правды, — кивнул согласно Герасим. — Разбаловались у нас многие, работают шаляй-валяй, знают: выгнать — не так просто, а если и выгонят, в другом месте возьмут. Тут што-то делать надо: дисциплина у нас хромает, верно. Но из-за этих нерадивых и пьяниц менять нашу на ихнюю жизнь я несогласный.
— Темный ты, Герасим… Дальше своего корыта видеть ничего не хочешь. Мы хотим тебя вытащить…
— Не надо никуда меня тащить. Ты сам себя вытащи, оглянись и подумай: чего ты хочешь, от чего ты стонешь? Не от жиру ли? Не от раскованности ли этой самой? Может, тебе подковаться надо? Я, брат, знаю одно правило в жизни: человек работать должен. Работать! И мне нравится это житейское правило: я люблю работать. Странно? А вот люблю! И не понимаю тех людей, которые не любят трудиться и нелюбовь эту возводят в правило, ищут оправдательную теорию.
— Может, ты и прав. Но ты ведь многого не знаешь, не видишь. Некоторые узурпировали власть так, что дальше некуда. У нас, например, в писательском мире: сидящие в креслах — они же и гениальные, они же и талантливые, они же и незаменимые — издаются, переиздаются, сами, жены, дети, денег невпроворот, живут за казенный счет: дачи, курорты, заграницы — все им!
— Нехорошо! А куда же вы смотрите? Ты говорил об этом на собрании, скажем?
— Хм!.. Попробуй скажи…
— Ломать такое дело надо. Ломать! А ты в панику ударился: сразу туда заоглядывался. А там, думаешь, щук нету? Там такие акулы, почище ваших, и там не своротишь, там власть ихняя. А ваших можно тряхнуть! — сказал Герасим жестко.
— «Ваших». А у вас на заводе разве нет такого?
— Случаются… Не без того: зарвется какой, соблазнится дармовым богатством. Но у нас быстро это дело разоблачается: рабочему терять нечего, его с «должности» не снимут, поэтому он говорит напрямую. У нас, к примеру, много безобразиев в торговле. Хоть каждый год меняй их. Год поработает, смотришь — уже зажил не по карману. Я думаю: тут деньги всему виной. Предполагается что? Человек лучше сработал — больше получил, больше получил — больше истратил. Лучше живет тот, кто лучше работает. Это теория, а практика показывает другое. Оказывается, деньги можно приобрести и не работая — украсть, спекульнуть, взятку взять. Вот в чем беда. Контролировать трудно, откуда деньги. Не наше все-таки это изобретение — деньги, их ликвидировать надо. Ленин правильно предвидел, надо товары распределять по труду и по едокам.
— Левацкий загиб. Ничего не получится. Уравниловка, — отмел Чижиков предложение Герасима.
— Может быть, — согласился Герасим. — Тут я не специалист, это большая политика. Тут надо иметь большую голову. Но меня вот какой интересный вопрос трогает, и ты мне ответь, если, конечно, можешь. Почему вот, к примеру, ты ни черта не делаешь, учишься, государство тебя учит за свой счет, кормит, и тебе жизнь не нравится? А я вкалываю, как черт, как ты говоришь, дома с хозяйством чертуюсь, детишек ращу — у меня их уже трое! — и мне жизнь нравится. Как вот это ты мне объяснишь? Э-э… Не объяснишь! А я дам тебе объяснение: от испорченности все это у тебя, с детства в белоручки себя готовил, от безделья, от лени. Жить хочется во как, — Герасим обвел комнату рукой, — а работать — пусть дядя. Потому и заглядываешься на тех, кто купается в роскоши, зависть гложет тебя, и злишься от того на всех и вся — не терпится выскочить туда же.
— Тебе не понять… — отмахнулся Чижиков.
— Опять мне не понять! — усмехнулся Герасим. — Что же я, неужели уж такой тупой?
— Дело не в этом. Живем мы с тобой в разных измерениях, как на разных планетах.
— Э нет! — не согласился Герасим. — Живем мы с тобой на одной земле и даже в одном государстве, и связаны мы с тобой одной веревочкой, не только родственной, а… вообще. Постой, постой, не уходи, — остановил он Юрку, заметив, что тот начал вставать. — На прощанье я хочу тебе дать один добрый совет. Кончишь институт — возвращайся домой: надо тебе специальность твердую добывать. Твердую, крепкую, для жизни пригодную. А то ты совсем от жизни оторвался — и писать тебе не о чем.
— Ладно, подумаю, — сказал Чижиков и резко поднялся. Ему стало скучно с Герасимом. — Пойду, уже поздно, — он протянул руку Герасиму. Тот машинально взял ее.
— Я тебе дело советую, — продолжал Герасим, не выпуская его руки из своей шершавой ладони. — Подумай всерьез.