— Я же сказал — подумаю, — с досадой проговорил Чижиков. — До свиданья.
— Прощай, — сказал Герасим грустно: он видел, что весь разговор пропал впустую, ушел как в песок.
Да иначе и быть не могло: говорили они действительно на разных языках. Если Герасим — передовик, «маяк», искренне верил в то, что утверждал, то у Чижикова все было напускным, заемным, он лишь играл роль «бунтаря», «оппозиционера», желая поразить родственника своей смелостью и оригинальностью мышления.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
После столь шумных событий, которые свалились на Чижикова, он и впрямь возомнил себя и знаменитым, и талантливым, и вообще — не от мира сего. Уже и словечка в простоте не скажет — все свысока, все якобы с подтекстом, иносказательно, все с фанаберией. В этом упоении славой он запамятовал даже основную заповедь Доцента — жениться со смыслом и с большим значением. Думал: «Все! Схватил фортуну за шиворот, крепко держу, не вырвется! А все остальное — трын-трава, в том числе и женщины…»
Женщины!.. К ним Чижиков не был равнодушен, наоборот, он питал к ним страстное желание, с наслаждением и умело флиртовал, ловил призывный взгляд красавиц и охотно отвечал им взаимностью, быстро воспламенялся и слыл изрядным ловеласом. Однако, страдая комплексом неполноценности, он все-таки женщин побаивался. Часто в последний момент, там, где другого уже и силой не оттянуть, Чижиков умел увильнуть, увернуться, уйти. При этом он ухитрялся так обставить дело, будто виновата во всем была она, и уходил он с видом обиженного и разочарованного, оставив бедную женщину в недоуменном негодовании на самое себя: она и мысли не могла допустить, что мужчина может отказаться от нее в такой момент без достаточных на то причин. Она ведь не знала, что Чижиков не годился ни для любовной игры, ни тем более для длительной борьбы. А он так поднаторел в этом своем притворстве, что только опытная женщина могла понять и разоблачить его. Но странное дело: когда ему такой финт не удавался, он напрягал все свои силы — моральные и физические, вызывал в памяти самые впечатляющие сексуальные сцены, виденные когда-либо, становился злым, страстным до исступления и опять же — как ни странно — добивался успеха!
Но это ему дорого стоило: после таких «стрессов» он впадал в длительную спячку и потом еще долго бродил с блеклыми глазами снулой рыбы, — тупыми и бессмысленными, как у сомнамбулы. Силы его восстанавливались медленно — неделя, а то и две миновало, пока он не приходил в норму.
Пожалуй, именно по этой причине, а не по забвению тянул он и с женитьбой: боялся оконфузиться. Да и как натуру эгоистическую его вполне устраивало холостяцкое бытие: обременять себя семьей, сковывать свою свободу Чижиков не хотел. Сейчас он для всех, и все для него одного, а появись она, да с правами на его суверенитет, его тут же опутают ненужные ему обязанности…
Может, Чижиков так четко и логично о своей женитьбе и не рассуждал, но подспудно что-то все-таки его сдерживало, и вслух, и про себя на этот вопрос он отвечал лениво: «Авось как-нибудь обойдусь и без этого…»
Но жизнь подпирала — надо было привязывать себя к столице покрепче. Не возвращаться же ему после института на далекую периферию?! Тем более — он уже достаточно заявил о себе здесь, его уже знают. А там? Там вообще такие игры не пройдут: наша провинция, к счастью, еще не очень отравлена абстрактной мазней и шизофреническим бредом разных бездарей, выдающих себя за новаторов, там пока умеют распознавать безвкусную поролоновую жвачку от настоящей конфетки, а, распознав, тут же, без всяких церемоний, умеют и выплюнуть ее, присовокупив к этому просторечное словцо: «Дерьмо!» А то присовокупят что-либо и покрепче.
О милая наивная провинция! Да сохранит тебя судьба в такой чистоте как можно дольше!
Чижикову, разумеется, она такая не подходила: вернись он туда — значит подвести под собой черту. Он это прекрасно знал. Ему нужна была столица. Только столица! Столицу надо было оседлать, притом прочно и навсегда! Но как? Рассчитывать, что после таких стихов и такой его славы Моссовет преподнесет ему на блюдечке с голубой каемочкой ордер на отдельную квартиру и постоянную прописку, конечно же было глупо. Играть и дальше на сиротстве — значит раскрутить себя в обратную сторону почти на полный оборот, значит отказаться от достигнутого. Откажешься, а что завоюешь? Да и завоюешь ли? Нет, надо свою линию гнуть и дальше, не метаться из ряда в ряд, как таксист, догоняющий свой план.