В доме Данаи у Чижикова уже появились свои вещи: его тапочки, его пижама, его чашка, но сам он все еще был здесь гостем.
Однажды она положила перед ним мягкие женские шлепанцы и сказала:
— Это от меня твоей маме. Пошли ей, пожалуйста.
— У меня нет мамы, — с печалью в голосе сообщил он. — Я ведь круглый сирота…
— Юрочка!.. И ты молчал? Бедненький мой, сиротка… — Она смотрела на него грустными глазами, будто он был беспомощный ребенок, осиротевший вот в эту минуту. — Кто же у тебя из родных остался?
— Сестра.
— Ну пошли сестре.
— Неудобно…
— Опять ты со своим «неудобно», — упрекнула она его мягко. — Ты все еще стесняешься наших отношений и держишь их от всех в секрете — и от друзей, и от родственников. Почему?
Хотя Чижиков и готовился к решительному разговору с Данаей каждый день и каждый час, вопрос, однако, этот все же застал его врасплох: он думал, что такой разговор начнется как-то иначе, что спровоцирует его он хитрым манером и в подходящий момент и что время для такого разговора пока не настало. Но она оказалась нетерпеливей, и Чижиков понял: от его ответа будет зависеть, быть его планам или же все рухнет, как карточный домик. И он начал издалека, тщательно обдумывая слова:
— Видишь ли, Дана… Дело в том, что у нас с сестрой не такие близкие отношения, чтобы я мог делиться с ней всем сокровенным. Мы с ней очень разные… Не знаю, почему так сложилось. То ли разница в возрасте сказалась. Даже когда еще жили вместе с матерью — у нас с ней не было ничего общего. А с друзьями?.. — Он посмотрел на Данаю преданными глазами. — Знаешь, Дана… Я слишком серьезно отношусь к нашим с тобой отношениям, к нашей любви, к тебе, чтобы обсуждать это с друзьями. Это мое, наше сокровенное, тайное, святое…
— Тайна, которую все знают.
— Пусть. Но я никого не хочу подпускать к нашим отношениям, даже на расстояние голоса, я боюсь, что кто-то может опошлить их, осмеять и, не дай бог, разрушить…
— Милый, как мне приятно это слышать. — Большие глаза ее наполнились слезами.
«Кажется, проняло», — довольный отметил он, однако держал себя все еще в напряжении: до завершения разговора было пока далеко.
— Но, милый Юрочка, так ведь не может продолжаться вечно?
— Не понимаю…
— Такие отношения, как у нас? Тебе сейчас хорошо со мной, но ты боишься разговоров…
— Не разговоров, а третьих лишних в наших отношениях.
— Но они все равно появятся, если так будет продолжаться и дальше. В конце концов ты встретишь себе девушку или женщину, отношений с которой не будешь стесняться, женишься, а я, постаревшая и с подмоченной репутацией, останусь на бобах.
— Никогда! — пылко возразил он.
— Что «никогда»?
— Никогда не женюсь.
— А мне надо выходить замуж, — сказала она четко. — Я не хочу оставаться вечной вдовой. К тому же если я это не сделаю в скором времени и не выйду замуж за члена союза, Литфонд отберет у меня дачу и гараж, у меня отберут лишнюю жилплощадь.
«Ах вот оно что! — почему-то со злорадством подумал он. — Значит, горят дача, гараж и полквартиры! Тогда стоит поторговаться и еще набить себе цену». Он понял, что разговор близок к разрешению в его пользу, и решил продолжить игру:
— Значит, ты хочешь выйти замуж, а я мешаю тебе? — спросил он угнетенно.
— Боже мой! Неужели ты и в самом деле такой святой? Или наивный? Или хитрый?
— Хитрый, — подтвердил Чижиков с обидой в голосе.
— Не сердись. Но в самом деле?..
— Но в самом деле, я не понимаю: что я должен сделать? Оставить тебя? Не могу. Даже если ты прогонишь меня и выйдешь за какого-то старпера замуж, я все равно тебя не оставлю. Скажи, что я должен делать?
— Предложение.
— Я?! Тебе?! — закричал он радостно. — И ты согласна стать моей женой? Боже мой, какое счастье! — Он упал на колени и, чтобы скрыть глаза, которые могли выдать фальшь в его порыве, уткнулся, словно ребенок, лицом ей в подол.
Ритуал помолвки, как водится, завершился поцелуями и страстной любовной потасовкой. А потом она протянула руку, сняла с тумбочки электронный будильник с прыгающими цифрами, посмотрела, который час, сказала деловито:
— А знаешь, Юра, мы могли бы успеть уже сегодня подать заявление в загс. Паспорт с тобой?