Речь Чижикова действительно произвела сенсацию — ему долго аплодировали, а потом в вестибюле знакомые и незнакомые поздравляли, пожимали ему руку. Особенно молодежь — молодые литераторы признали его своим лидером и потащили в буфет. Чижиков увидел Философа, хотел было кинуться к нему с вопросом: «Ну как?» — но тот поднял обе руки в крепком пожатии — мол, хорошо! — и, махнув ему прощально, удалился.
Домой возвратился Чижиков поздно, навеселе и возбужденным. На вопрос Данаи, как прошло собрание, сказал, тая улыбку:
— По-моему, хорошо! — И не стерпел, добавил: — Твой муж отличился, гордись!
— Как? — не поняла она. — Ты выступал?
— Разумеется! И произвел фурор! Волнова-ался — до сих пор коленки дрожат. И устал, будто на мне камни возили.
— О чем же ты говорил?
— На, читай! — широким жестом он извлек из кармана речь и протянул Данае. Та стала читать и тоже сначала взволновалсь, а под конец ее лицо вытянулось в испуге. — Зачем ты это сделал? Ты же отрубил себе дорогу почти во все журналы! Куда ты теперь ткнешься со своими стихами? Думаешь, после этого они будут с тобой целоваться?
— Будут! — сказал самонадеянно Чижиков. — Никуда не денутся! Побоятся: это ведь будет выглядеть как месть за критику. А потом — за мной стоит сам Философ! А это — сила!
— Я стараюсь, стараюсь наладить отношения, а ты все разрушил… Почему ты не показал мне это до собрания?
— Знаешь, Дана, творчество — дело все-таки сугубо индивидуальное, и тут, прости меня, я должен быть свободен!
— Какое же это творчество? — удивилась она. — Это поступок, выпад.
— Творчество, милая, тоже поступок! Да ты не огорчайся, все будет о’кей! Видела бы ты, как меня чествовали после собрания ребята! Это был триумф! Ради этой одной минуты стоило заложить и целую сотню этих разлюбезных тебе старперов. Однако я устал чертовски… Прости меня, давай отложим наш разговор до завтра?
После выступления на собрании Чижиков долго купался в славе. Специально для этого каждый вечер ходил в Дом литераторов, чтобы выслушивать похвалы и восхищения в свой адрес. В вестибюле и в кафе его похлопывали по плечу, жали руки, одни клялись в дружбе, другие напрашивались в союзники. Незнакомые и стеснительные смотрели на Чижикова издали и завидовали тем, кто крутился и юлил возле него в непосредственной близости. На собраниях секций и разных комиссий его постоянно цитировали, ссылались на него как на авторитет. Ему и пост дали, как и предрекал Философ, правда, не такой, на какой рассчитывал Чижиков, но все же какое-то продвижение по общественной лестнице — его ввели в состав бюро комиссии по работе с молодыми. Скорее это было сделано по принципу: инициатива наказуема, чтобы сделать и Чижикова ответственным за эту работу. Но он был рад и этому, как некоей ступеньке, за которой неминуемо должна последовать и вся лестница, которая приведет его на вершину власти и славы.
Справедливости ради следует сказать, что далеко не все восприняли речь Чижикова как искренний вопль души, которая изболелась за судьбу литературы, нашлись и такие, кто распознал истинную цену этого вопля.
Как-то Чижиков увидел в Доме литераторов Ваню Егорова, кинулся к нему с широкими объятиями — вот, мол, какой я широкий, несмотря ни на что, ни на твои выпады против меня, ни на мою славу, я готов обнять тебя по-дружески и взять под свое покровительство.
Но Ваня, застенчиво улыбаясь, спокойно и медленно снял с себя его одну руку, потом другую, сказал, отряхиваясь:
— Да ну тебя на фиг, Чижиков. Да… Не хочу я с тобой даже и разговаривать, а не то чтобы обниматься-целоваться. Да… Ты же спекулянт, Чижиков, да, спекулянт самый настоящий, да… И выступал ты как спекулянт, да… Правильные вещи говорил, но это же не твои мысли, не свое ты вынес на трибуну, да. Убей меня, но то было все чужое, и взялся ты за это, чтобы набить себе цену, обратить на себя внимание, а если удастся, то и выбить должность. Да… У тебя ж, Чижиков, ничего своего нет, у тебя все заемное. Да… Как песни у скворца. Даже хуже: тот подражает хорошо, а ты плохо. Да… И женился ты как спекулянт. Да… Нет, скорее как паразит. Ты обязательно должен на ком-то паразитировать — и в жизни, и в творчестве. Вот и оседлал несчастную вдову и теперь ездишь на ней в прямом и в переносном смысле. Да… Паразит ты, Чижиков, да, паразит и наездник, и ну тебя на фиг и иди ты от меня к богу в рай, да, если он тебя примет.