Получив это послание, Егоров долго хохотал:
— Ой, робята! Ой, не могу! Сирота-то, смотрите, как разъярился! Да… Чего только не нагородил. Он коня оседлал! Да еще — норовистого! Мустанга! Какого коня? Старую клячу оседлал он! Да, старую… А это? «Я сделался умней»? С чего бы это вдруг? Ой, братцы, не могу! Ну, дает! А по мне, так он и последнего ума лишился. — Егоров покрутил листок, заглянул зачем-то на оборотную сторону. — Ну Чижик! А вообще я вам скажу, робята, для Чижикова эти стихи очень даже хороши! Да, хороши. Как бы не взял он их у кого-то на прокат. Вы смотрите: и рифма есть, и даже знаки препинания. Да… Боюсь, найдется когда-нибудь дотошный литературовед, и, если у него будет лишнее время и желание покопаться в подшивках, он наверняка наткнется на оригинал, который послужил Чижикову источником столь гневного вдохновения. Да, найдет, попомните мое слово.
Еще на какое-то время Чижикова выручила и поддержала на плаву мода сочинять короткие новеллы. С чьей-то легкой руки эти «новеллы» заполонили почти все издания, а в субботние дни они печатались даже в вечерних газетах. Вот одна из них: «Выбоина на дороге» — это заголовок, а далее следовал такой глубокомысленный словесный изыск:
«Шел я по дороге, споткнулся и упал. И только теперь заметил выбоину. А ведь заметь я ее раньше да обойди ее — и ничего бы не случилось. Вот и в жизни так же: поди узнай, где упадешь, где тебя подстерегает беда…
Не отсюда ли пошла народная мудрость: «Знал бы, где упасть, соломки подостлал бы»?»
Такие проникновенные и с таким глубоким философским осмыслением выбоин, пней, кочек сочинялись эти маленькие «шедевры» в неимоверном количестве. Писались они малыми и большими циклами, издавались буклетами, брошюрами, книгами.
Циклы эти имели названия, каждый автор именовал свои новеллы на свой лад, чтобы их не спутали с другими, к тому же каждый старался придумать что-то позаковыристей, а точнее — повыспренней, стремился перещеголять соперника в зауми. Если один называл свое детище «Бриллиантовыми блестками», то другой пыжился забраться хотя бы на ступеньку выше и именовал плод своего ума «Жемчужными зернами». Третий, глядя на первых двух, лез еще выше и выдавал «Золотые россыпи». Четвертый, не найдя ничего лучшего, зачерпнул название из другого ряда камней и явил миру «Кремниевые осколки». Пятый тут же переплюнул его, вывалив на прилавок целую «Горсть алмазов». Остальные, кому не досталось уже ни камней, ни металла, облачались в маску мудрой скромности и именовали свои «россыпи» просто: «Озарения», «Наития» и даже совсем скромно: «Афоризмы». В последнюю очередь на этот жанр набросились эпигоны и, как саранча, опустошали все оставшиеся хоть мало-мальски невозделанные участки, в ход пошли «Опилки», «Пылинки», «Крошки», «Гвозди», «Шпильки», «Стружки», и т. д., и т. д.
Само собой разумеется, что в этих «зернах», «наитиях» и «опилках» было столько золотых и бриллиантовых блесток, столько остроумия и глубоких мыслей, сколько спирта в вешнем половодье. В самом деле, это насколько же надо быть одаренным человеком, чтобы навалять целую книгу философских притч! Встань из могилы кто-то из древних Сократов, наверняка снова умер бы от зависти.
А тут нашлись и теоретики, которые всерьез обсуждали эти «Золотые россыпи» на журнальных и книжных страницах. Одни утверждали, что это пишется от лени и оскудения авторского мышления, другие говорили, что это, наоборот, проявление щедрости таланта, что это свидетельство писательского богатства, так как каждую такую «опилку» автор мог бы развернуть в рассказ, в повесть, в роман, в эпопею, а он вот, хороший такой, пощадил нас, читателей. Ну что же, скажем мы в свою очередь автору: и на том спасибо, что не развернул, хоть читать меньше. А то разверни он иную «блестку» в эпопею — мысль та же, куценькая, а читать пришлось бы вон сколько!
Прочитал Чижиков у одного «Осколки», прочитал у другого «Обломки» и просиял: «Да ведь их можно клепать по десятку в день! Это же мое спасение! Не вставая с места, я таких новелл кучу нахомутаю!»
И тут же засел и начал «клепать» и «хомутать». И действительно, с ходу сочинил несколько новелл, а мог бы и больше, но устал.