Узким коридорчиком, через бар, Чижиков прошел в Дубовый зал. Ресторан тоже был заполнен до отказа, и Чижиков хотел было уже ринуться с ходу через зал к противоположной двери, но тут его весело окликнули:
— О, Юрок! Сирота! Греби к нашему берегу!
Чижиков обернулся и увидел плотную кучу молодых ребят, словно мухи, облепивших маленький столик, и возвышавшегося над ними уже изрядно подвыпившего Гаврюху Горластого. Гаврюха занимал целиком одну сторону стола, а все остальные сгрудились на противоположной. Тут же, под кучей ребят, спал Доцент, подложив под лоб вместо подушки свои кулаки.
— Иди познакомься: славные ребята! — Гаврюха встал, раскинул широко руки, словно хотел обнять покорных, как цыплята, «славных ребят». — Новый курс, мой семинар! — Гаврюха приобнял Чижикова и, тыча ему в грудь указательным пальцем, сказал сидящим: — Это тоже мой ученик! Вот какой орел! Хоть и Чижиков. Ха-ха! Прошу любить и жаловать: Юрий Чижиков! — и захлопал в ладоши, как провинциальный конферансье.
— Чижиков?
— Да мы знаем Юрия Ивановича.
— О, знают! «Юрий Иванович»! Место Юрию Ивановичу, быстро! — распорядился Горластый.
Ребята задвигались, потеснились, высвободили Чижикову стул, и он уселся по правую руку у Горластого.
— Что за переполох? — промычал пьяно проснувшийся Доцент. Он поднял голову, продрал глаза и, увидев Чижикова, снова промычал: — А-а… Сирота… Я тебе говорил и еще раз говорю: ты неправильно женился. Надо было на дочери Председателя.
— Да нет у него дочери, — засмеялся Чижиков, обратив его слова в шутку.
— Это не имеет никакого значения!
— У Философа дочери, но они все замужем, — продолжал Чижиков.
— Правильно, — икнул Доцент. — Надо было на них.
— Так замужем же.
— Это не имеет никакого значения! — стоял на своем Доцент.
Гаврюха тоже улыбался, по-отечески потрепал Доцента по мясистой щеке:
— Ладно, Доцентушка, ладно… Отдохни, бай-бай, дай нам поговорить.
— А я что?.. Разве я?.. И ничего… Пожалуйста. — И он, закрыв глаза, уронил голову себе на грудь.
— Ну, ты где пропадал? — обернулся Горластый к Чижикову. — Заел быт? Заел! На, выпей, — он налил ему в чью-то стопку. — Давай! Во! Слушай, так ведь не годится: пропал, совсем исчез!
— Кризис!.. — вздохнул Чижиков.
— «Кризис», — вздернул голову Горластый. — А ты зачем? Ты же человек! Воля зачем? Надо любой кризис брать за горло! Слушай, давай к нам в институт!
— Да я и так там, в аспирантуре числюсь. Правда, пока ничего не делаю… Могут, наверное, уже и погнать?
— Аспирантура! Мертвое дело! Я тебе предлагаю живое — семинар вести. Вот тут-то и аспирантура твоя оживет, если она тебе так уж нужна.
— Семинар?.. — раздумчиво переспросил Чижиков.
— Да, семинар. А что? Вот хотя бы моих ребят взял бы.
— А ты?
— В издательство приглашают. Главным. По поэзии.
— О!..
— А я, думаешь, не понимаю, что это «о!»? — гордо сказал Гаврюха. — Иди! Жалко ребят отдавать в чужие руки.
— Я ведь давно стихов не пишу, — пожаловался Чижиков. — На прозу потянуло. Лета к суровой прозе клонят.
— Какие твои лета!
— Лермонтова к этому сроку уже давно убили…
— «Убили»… И сейчас убьют. Запросто! Ты же понимаешь, о чем я говорю? Убьют! Не пулей, не-ет! Словом! Слово — страшнее пистолета. Это у нас умеют! Но не подставляйся! Не подставляйся, Юрок! — вещал Горластый, подняв указующий перст и поглядывая на соседние столы — хотел знать, все ли его слышат. И тут же после пафосной речи вдруг хлопнул Чижикова по плечу: — Ну так как насчет семинара?
— Соглашайтесь, Юрий Иванович!
— Соглашайтесь… — заныли на разные голоса «семинаристы».
— Возьмите нас, мы хорошие, — после всех дурашливым голосом пропел курносый белобрысенький паренек с девичьим чистеньким личиком. Пропел и застеснялся, покраснел весь, втянул голову в плечи, словно пытался провалиться сквозь землю. Чижиков поддержал шутку и тем выручил себя и паренька:
— Ну, если хорошие, придется… подумать.
— Хорошие, хорошие! — подхватил Горластый. — Чего тут думать? С ректором и с проректором я поговорю — свои ребята! Все будет в ажуре! Да и тебе, дружок, надо иметь какое-то живое дело. В наше время писатель без должности — нуль. Ну, не совсем, конечно, и не каждый, но я скажу так: трудненько ему, бескресельному-то. Вот ты замкнулся в башенке со своей распрекрасной Данаей и как поэт Чижиков уже куда-то исчез. Понял меня? Так что думать тут нечего. Будем считать — договорились. Лады?