— Да, да… — соглашалась с ним Даная. — Да, милый…
— Поздравляю вас с победой, Юрий Иванович, — сказал Говорушкин. — Знал бы — не такое приготовили бы по такому случаю. Ой, как бы не пригорело! — И он кинулся на кухню.
— Поздравляю, милый, — Даная поцеловала его в щеку.
— Спасибо, — скромно ответил он. — Теперь пойдет самое трудное — отделка, отбелка… Язык… Но это приятная работа!
Однако Чижиков недолго работал над языком и не сильно мучился над фразой — тем более что они были отбелены до него. Он лишь для вида подержал рукопись на столе еще около месяца, полистал ее от нечего делать, а потом отдал машинистке на перепечатку.
И все, джинн был выпущен на волю и пошел гулять по литературным закоулкам и дебрям. Слух о том, что Чижиков написал исторический роман, да притом — хороший, распространился с быстротой самой невероятной небылицы. Этот слух прежде всего поверг в уныние редакторов: «Наверняка сварганил какую-то галиматью, — думали они, — а печатать придется, хвалить придется: уже хлопочут о нем и Филипп Филиппович, и даже сам Никанор. Носятся с этим Чижиковым, как дурни с писаной торбой. Курочка еще в гнезде, а они уже со сковородками бегают». Но когда роман стали читать, сомнения сменились удивлением, и Чижиков стал быстро расти в глазах и читателей, и писателей, а главное — редакторов.
Понес он рукопись в один журнал, там ее прочитали, понравилась, и сдали в набор — в очередной номер. Понес в другой — та же история, и роман пошел публиковаться вопреки всем правилам сразу в двух журналах. По этому случаю, предвидя законные упреки, Чижиков придумал для себя оправдывающую формулу: «Писатель пишет и хочет, чтобы его читали как можно больше. Вот и пусть читают. Это естественно».
Понес рукопись в издательство, и тут без осечки: нашли в плане свободную «дырку» и запустили книгу в производство.
Видя такое триумфальное шествие чижиковской рукописи, издания потоньше — еженедельники разные и ежемесячники — пустились наперегонки печатать главы, отрывки, куски из этого романа.
Разумеется, в такой обстановке находилось в боевой готовности номер один и недреманное око критики. Не успели лечь на стол редакторов первые оттиски гранок и версток, как их тут же растащили строгие судьи от литературы и принялись строчить хвалебные рецензии, которые и запестрели в газетах прежде, чем появились сигнальные экземпляры журналов.
Как нарочно (а может быть, и в самом деле нарочно?) под этот шум-бум незаметно подкатил срок выдвигать кандидатов на премию. И Чижиков одним из первых оказался среди этих кандидатов — свалился туда как-то естественно и просто, а главное — быстро, так быстро, что никто и опомниться не успел, а тем более — усомниться. Ну а раз попал в такие кандидаты, его снова принялись хвалить, теперь уже пошла гулять новая волна — под маркой обсуждения кандидатов в лауреаты.
И все видели: обсуждай не обсуждай, а Чижиков уже там, на коне! Так оно и вышло: несмотря на большущую многолетнюю очередь, он получил премию без особых усилий и почти без нажима на неподкупное жюри. Теперь, как и водится после премии, у Чижикова началась полоса новых забот — знай считай издания и переиздания, издания и переиздания. Но справедливости ради должен сказать, что роман «Малюта Скуратов» стоил того. Другое дело — автор… Не тот, настоящий, а этот, поддельный, Чижиков…
Этот от столь неожиданной большой славы даже сгорбился, будто свалилась на него непосильная ноша, которую он ни нести не способен, ни сбросить не в силах. Она так придавила его, что он весь как-то странно перекосился. Рот искривился, и вокруг него обозначились морщинки, придававшие лицу высокомерное выражение. Тонкие губы были брезгливо сжаты. Маленькие глазки еще больше запали в свои глубокие ямки, будто стыдились смотреть открыто на людей, и поблескивали оттуда сердито, злобно, даже когда Чижиков улыбался. А улыбался он теперь постоянно, делал вид довольного и добродушного человека, участливого и чуткого. Но на деле был зол и нетерпим, мстил за малейшую критику в свой адрес, даже не то что за критику, а просто за какой-нибудь невинный отзыв о нем, который почему-то придется ему не по нраву.
Кто-то в шутку или всерьез подбросил ему мысль, что за такой роман там могут и Нобеля присудить, и это так запало ему, что он возмечтал об этом всерьез. Подлил в этот огонь масла и Воздвиженский — прислал письмо, поздравил с успехом и то ли в шутку, то ли всерьез тоже обронил фразу о Нобеле. А уж этот-то знает, что говорит, — он ведь там, у него информация, можно сказать, из первых рук! И Чижиков начал делать все возможное, чтобы на него обратили внимание и там. Он стал ввязываться, правда, в небольшие конфликтные дела — поддерживал диссидентов, подписывал разные письма в защиту чьих-то нарушенных прав, давал интервью иностранцам, в которых позволял себе не очень лестные отзывы о наших порядках и очень лестные о тамошних. В публичных выступлениях все больше говорил о нравственности, о добре, о библейских заповедях, которые мы, к сожалению, выбросили вместе с религией — выплеснули с водой и ребенка. Одним словом, балансировал на острие ножа, ходил по проволоке — хотелось и здесь ничего не упустить, не очень прослыть оппозиционером, и там схватить, что подадут.