Выслушав всех, Председатель поднял голову:
— Вот так-то! — Это относилось к Чижикову и к Борисову: — Судя по речам, по их накалу, обоих надо гнать к чертовой бабушке! И я разделяю этот пафос, и такое мнение, и такое отношение к случившемуся. Что творится, товарищи дорогие! У нас такие статьи печатаются! А интересно, куда смотрела цензура? Полный либерализм! Так, чего доброго, мы можем докатиться и до самого что ни на есть буржуазного плю… плюрализма. — Он обернулся к Борисову: — Тебя же судить надо за такие вещи: тут же оскорбительные эпитеты, — потыкал он пальцем в обложку журнала.
— Пусть судят, я докажу, что я прав по каждому эпитету.
— Вот тут и пожалеешь… То есть я хочу сказать: ваше великое счастье, что сейчас не те, не тридцатые годы, которые я случайно благополучно пережил, а то бы вы, голубчики, уже пели бы популярную песенку: «Соловки вы, Соловки, дальняя дорога…» Безобразием занялись — вот как это называется. Но, я думаю, мы не будем применять к нашим молодчикам высшую меру наказания… Ограничимся строгими выговорами. А?
Все облегченно вздохнули, заерзали, заулыбались, стали улыбками, репликами смягчать свои резкости в выступлениях.
— Тише, тише, товарищи. Давайте проголосуем. Кто «за»? Единогласно. Спасибо. Ну а теперь хорошо бы было, если бы наши «герои» пожали друг другу руки. А?
Чижиков скосил глаза в сторону Борисова — если тот проявит готовность, он встанет ему навстречу, хотя «Инвективы» он ему не простит никогда. Борисов встал — лицо багровое, будто только из парной, — встал, чтобы сказать:
— Филипп Филиппыч!.. Мы же не в детском саду. Ну что мы — дети? Октябрята? Зачем я буду жать ему руку, если у меня кипит все внутри? И у него также, уверен. А может, еще и больше…
— Ладно, ладно… Это действительно к делу не относится. Идите остывайте. Секретариат закончен.
Когда все разошлись, Чижиков спросил:
— Значит, что же теперь, Франция побоку?
— Кто тебе это сказал? — спокойно обронил Председатель, накручивая телефонный диск.
— С выговором, да еще со строгим, за границу разве пустят? — пояснил он свои сомнения.
— Ду-у-урачок ты. — Председатель бросил трубку на аппарат. — Занято. Иди, дорогой, домой и готовься к поездке как следует.
Состоявшийся секретариат оба наши героя переживали по-разному. Борисов, ожидавший худшего, был доволен таким исходом дела. Как человек оптимистичный, Борисов находил, что он «процесс выиграл». С красным, будто натертым жженым кирпичом, лицом, с мокрыми от пота рыжими волосами — знать, все-таки нелегко ему далось это обсуждение! — он не торопился уходить и в вестибюле громко, ни к кому конкретно не обращаясь, говорил:
— И тут-то она ему сказала: «Ты за мною, мальчик, не гонись». Выговор! Да через год от него и помину не останется, я его стряхну — вот так, — и он потер, похлопал ладонями, дунул на них. — И все! «Ваших нету»! А мою «Инвективу» он будет носить вечно! Легко отделался, паразит. Филипп чего-то защищает его, не делится ли Чижиков с ним своей Данаей? Даная! «Зевс, принявший вид золотого дождя, соединился с Данаей». — Борисову надо было выговориться, чтобы успокоиться, и он говорил, говорил: — Злые языки рассказывают, будто Даная под хмельком делилась с подругами: «Я думала, на меня упадет золотой дождь, а оно так, редкие росинки». — И Борисов по-дамски разочарованно поджал губки — изобразил Данаю. — Наивная женщина: это Чижиков-то — золотой дождь?! Как все измельчало в этом мире! Даже Зевсы превращаются в Чижиковых.
— Пошлость, — обронил кто-то.
— А я и сам знаю, что пошлость, — не оборачиваясь, сказал Борисов. — Потому что Чижиков самый настоящий пошляк. И ты тоже. Думаешь, не знаю, куда ты сейчас направишь свои стопы и что ты там будешь говорить и делать?
Все смущенно заулыбались, стали расходиться — от греха подальше, и Борисов тоже заторопился:
— Ладно, ребята! Как ни мучилась старушка, а умерла хорошо. Пока! — И он побежал к выходу.
Чижиков реагировал на решение секретариата совсем иначе. Ожидавший реванша, победы, а получивший нагоняй и выговор, он был недоволен таким оборотом дела. И как всякий мнительный человек, он делал далеко идущие выводы: это значит началась полоса невезения, пошла сплошная «непруха»: тот секретариат, этот, взыскание, почти ни одного доброго слова, в выступлениях сверху ни звука в его защиту, да и сам Филиппок что-то крутит непонятное. Нет, не зря, видать, и Философ сегодня так блистательно отсутствовал — вот уж кто действительно «умыл руки». Да и вся болтовня его — это еще журавль в небе, а Филипп хоть и синица, да пока у власти.