Васька хотел выглянуть, но Иван пригнул его к земле:
— Не выглядай. Потерпишь.
Со стороны дороги послышалась ругань немецких солдат, а вслед за этим раздались два выстрела.
— О… — кивнул Иван Платону. — А ты смотреть хотел… Злые, как черти.
С час, наверное, сидели они в яме, пока увидели, как ехавший в голове колонны немец, спустившись под бугорок, ступил на мост, а спустя какое-то время показалась и колонна пленных, которая медленно текла вдоль шляха.
— Вон, уже на мосточке, — сказал Васька.
— Пусть. Нехай уйдут подальше.
Наконец голова колонны втянулась в поселок и скрылась за поворотом улицы, а через мост проехал замыкающий конвоир.
— Все, — поднялся первым Платон. — Теперь можно идти…
— Подожди, — сдержал его Иван. — Может, там вслед идет другая колонна. — И он осторожно вытянул голову из ямы, потом вылез совсем наверх, осмотрелся. — Вроде нету. — И когда все выбрались из укрытия, указал на дорогу: — Вон, видите?
На дороге что-то чернело, издали не понять что — то ли одежина какая, то ли еще что. Иван пояснил:
— Пристрелили, гады, пленного. Наверное, ослабел парень, идти не мог — пристрелили…
Бросив мешок, Васька кинулся на дорогу. Платон и Алешка устремились за ним. Еле сдерживая досаду, Иван закричал:
— Куда вас черт понес?! Вы что, дети, что ли? Вы же знаете, как они из-за пленных зверствуют: спрятал ли живого, похоронил ли мертвого — одинаково расстрел. А вдруг там отстал какой конвоир на коне или на мотоцикле? Ну, с вами только ходить!.. Намучишься… Как дети неразумные.
Васька и Платон, а за ними и Алеша остановились в нерешительности.
— Пошли домой. Хватит на сегодня, — приказал Иван жестко. — Солнце вон уже скоро за бугор скроется.
Один за другим вернулись к своим мешкам, молча взвалили на плечи, поплелись вслед за Иваном.
Солнце, наливаясь багровой краской и увеличиваясь в размерах, медленно плыло к закату, предвещая на завтра мороз и ветер.
За мостком, у первых хат, распрощавшись с дядьями, Васька и Алешка свернули в проулок и пошли домой. Внесли мешки в сарай, Васька по-хозяйски высыпал свеклу в угол. Потом стал подбирать раскатившиеся корни и бросать их наверх — мерзлые, они стукали друг о дружку как булыжники. На шум из хаты вышла мать:
— А, добытчики вернулись. Долго вы, я уже беспокоиться начала. Далеко ходили?
— За дальний мосток, — сказал Васька.
— О, далеко… Ну идите в хату.
— Сейчас, подберу вот. Иди, Алеша, я сам тут управлюсь.
Но Алешка не уходил, мялся, ждал, когда уйдет мать. И не успела та закрыть за собой дверь, он подошел вплотную к Ваське, достал из кармана листовку:
— Гля!..
— Листовка?!
— Ага! Вы старика хоронили, а я увидел ее и спрятал в карман.
— Вот молодец! — И, вспомнив дядьев, сказал с досадой: — Да ну их… Всего боятся. Завтра вот и правда пойду один, соберу до единой!
— И я с тобой!
— Не надо, Алеш. Одному безопасней.
— Почему?
— Ну так. Надо бы и пленного похоронить… — И вдруг его осенило: — Знаешь, давай завтра утром пораньше встанем и пойдем вроде снова за свеклой, а сами пленного похороним?
— Ага! — согласился Алешка, довольный, что брат берет его себе в помощники.
Ночью Васька долго не спал, думал: «Ну, дядя Иван — ладно. А почему дядя Платон тоже стал почти таким же, все осторожничает? А может, так надо, может, он боится, что попадется на листовках и пострадает какое-то крупное дело, к которому он готовится?!» С этой успокоительной догадкой он и уснул.
Утром, как и договорились, они с Алешкой снова отправились в поход. Перейдя мосточек и взойдя на бугор, они увидели в стороне от дороги, у самых телеграфных столбов, двух человек, которые, согнувшись, что-то торопливо делали. А когда подошли поближе, узнали Ивана и Платона: они уже похоронили пленного и нагребали на могильный холмик остатние комья земли.
— Опоздали! — сказал ребятам Иван гордо.
Васька смотрел на дядьев удивленно, и раскаяние за вчерашнюю обиду на них постепенно растопляло ему душу, он улыбался. Платон приобнял его за плечи:
— Ну а теперь пошли за бураками…
19
Зима выдалась суровой — морозной и снежной, суровость ее усугублял голод: припасы, заготовленные с осени, быстро таяли, и Васькина мать с каждым днем все меньше и меньше выделяла кукурузы на дневное пропитание, делила буквально по зернышку, по картофельке. С десяток крупных початков отобрала и подвесила под потолок — от мышей и от детей — на семена. И ведер пять картофеля закопала в чулане в яму — тоже на семена. Дети не раз покушались на эти запасы, но мать не уступала ни под каким видом: