— Отныне я сотрудник редакции! — и еще торжественнее добавил: — Инструктор-литработник!
— Ну вот! А ты горевал: чем займусь? А оно все тут, под боком, тебя ждало. — И заключила умиротворенно: — Мир не без добрых людей.
Первое задание Гурину Петренко обсуждал с Коганом:
— Куда бы нам его послать, Наум Михайлович?
— Да куда угодно, — нетерпеливо встрял Гурин в их разговор. — Куда надо для газеты…
— Ты погоди, — остановил его Петренко. — По-моему, ему надо к чапаевцам съездить? Там председатель — мужик хороший, душевный.
— Да, — согласился с ним секретарь. — Тот покормит.
— Покормит обязательно. И, по-моему, оттуда у нас давно не было материала?
— Давно, — подтвердил Коган.
Было очень голодно, и такая забота со стороны редактора тронула Гурина до слез: Петренко подбирал ему хозяйство, где могут покормить. А Гурина волновало первое редакционное задание: сумеет ли он его выполнить? Наум Михайлович, правда, натаскал его перед дорогой, объяснил, как внимательно надо относиться к цифрам, к фамилиям, чтобы не напутать, как вообще разговаривать с людьми.
— Не стесняйся переспросить, — наставлял он Гурина по-отечески. — Бывают фамилии трудные, на слух не полагайся, запиши по буквам, а то еще лучше попроси, пусть человек сам тебе в блокнот запишет свою фамилию. И еще такая вещь… Рассказывают тебе про какие-то дела, а ты понятия о них не имеешь, что это такое. Например, культивация. Когда ее делают, по каким культурам. Да и сам культиватор — какой он? Будь дотошным, расспроси подробно. Ничего тут зазорного нет, умный человек никогда за это не осудит, а терпеливо растолкует. Наоборот, верхогляда он с удовольствием, из озорства, может и подвести. Не надо стесняться, не делай вид, что ты все с ходу понял. Тот же культиватор — постарайся увидеть его. Так ты не только избежишь ошибок, но и сам будешь обогащаться знаниями. Это очень важно!
В редакцию Гурин привез блокнот, весь исписанный цифрами, фамилиями, фактами. Из них он сделал несколько информации, а потом, осмелев, написал и очерк — о колхознице, доярке, матери трех сыновей — все они погибли на фронте. Мужа расстреляли немцы, и теперь она воспитывала двух внуков и работала в колхозе лучше всех. Гурин попытался написать о ней тепло, участливо, удивленно. Писал не сдерживая себя, не скупился на краски — старался, чтобы и читатели прониклись к ней теми же чувствами, какие испытывал он сам.
Прочитал очерк Петренко, воскликнул пылко:
— Наум Михайлович! Да ведь, по-моему, это здорово!
Очерк напечатали под рубрикой «Люди нашего района», отвели для него целые две колонки, набрали его полужирным петитом, и, главное, подписали полным именем: «Василий Гурин».
— Сделаем эту рубрику постоянной! — торжествовал редактор.
Замелькала гуринская фамилия почти в каждом номере — под репортажами, очерками, фельетонами. Он становился известным в районе, письма в редакцию писали на его имя, сообщали факты хорошие и безобразные, просили приехать, «отразить», разобраться или помочь.
Гурин был доволен: жизнь начиналась хорошо!
36
С Платоном Гурин не встречался. То ли трудное полуголодное время тому причиной, то ли редакционная круговерть не позволяла выбраться, то ли он окончательно остыл и не испытывал к Платону того влечения, которое было у него прежде. Наверное, все-таки последнее.
Еще будучи в армии, Гурин удивился тому, как он спокойно отнесся к судьбе Платона, когда мать, зная былую Васькину привязанность к дяде, написала ему подробное письмо обо всем, обо всех — и в том числе о Платоне:
«У Платона нашего штой-то не заладилось с первого разу, почему-то обидели его, и он работает теперь дежурным аж на Глухом полустанке и живет там со своими детьми. А сюда и глаз не кажет, будто мы все виноватые… Или сердится на што? Так вроде не за што…
А ребяты его — обое вернулись с войны, уцелели. Федор, правда, без ноги, но ничего, веселый такой, работает бухгалтером, а Виталий, видать, больной. Был раненый, и контузило его сильно. Устроился на кирпичный завод, но што-то у него не ладится. Рассказывают — пьет он дужа сильно. А как напьется — себя не помнит, буянит. Контузия отражается: ему пить никак нельзя, голова не выдерживает.
Это же все понаделала война — скольких поубивала, а скольких покалечила. На прошлой неделе Акима, сына моей тетки Прасковьи, схоронили. Пришел, орденов много, а в грудях осколок сидел. Месяца два не прошло — умер. Это ж опять война стреляеть… Как далеко она целится, уже и замирились давно, а она все убивает людей. И сколько ишо убьет…