20 апреля. На следующий день мы направились к той земле, которую видели на западе с вершины горы Рэ. Наш путь проходил по совершенно свежим медвежьим следам. Но медведей мы так и не видали. Зато появилась куропатка, которая прилетела и села прямо у саней Ристведта, когда мы сделали привал на маленьком островке посреди залива. Долго ей так сидеть не полагалось, и она была застрелена, однако, сидела она довольно долго, и я успел подумать о том удивительном явлении, что иногда куропатки бывают пугливы и к ним почти невозможно подойти на выстрел, а иногда до того смелы, что с кудахтаньем садятся совсем рядом и продолжают сидеть, пока ты возишься, доставая свое ружье.
Дойдя до земли на другой стороне пролива — до большого низкого острова, названного нами позднее островом Пасхи, мы увидели оленей. Вышло так удачно, что собаки ничего не заметили, и мы подумали, что они и дальше будут вести себя спокойно, и потому связали их, чтобы они отказались от намерения тащить за нами сани. Затем мы отправились каждый в свою сторону, но никому из нас не посчастливилось.
Сначала Ристведт спугнул своего оленя. Со всех ног он помчался вниз туда, где был я. Я притаился как мог, но все-таки олень держался за пределами моего выстрела. Я видел, что Ристведт вернулся к саням, и так-как до тех двух оленей, к которым я направлялся, было все еще далеко, то я, оставаясь на месте, спокойно ждал, пока Ристведт не дойдет до меня. После этого он пошел за оленями, однако они, вероятно, видели убегающего первого оленя, потому что были настолько напуганы, что пустились бежать со всех ног раньше, чем Ристведт успел подойти к ним близко. Тогда я поехал за Ристведтом. По пути я увидел оленьи следы и принял их за следы оленей, за которыми ушел Ристведт. Поэтому я пустил собак бежать по свежему следу с такой быстротой, какой им хотелось, так как по этому следу они как раз довезли бы меня до Ристведта. Но мой расчет был ошибочным. Это оказался след первого спугнутого оленя. Он давно уже исчез из вида, но следы его были еще свежи, и собаки, в которых проснулась жажда крови, неслись бешеным карьером, поэтому я не мог и подумать о том, чтобы свернуть их в сторону или остановить их. Они мчались, опустив к снегу морды, как стая голодных волков. Ристведт становился все меньше и меньше, и вскоре вокруг меня было одно только белое снежное поле. Сани Ристведта уже давно остановились. У его собак иссякла всякая энергия, что при данных условиях было кстати. Наконец, мне удалось опрокинуть свои сани. Собачье засилье кончилось, и наступил мой черед. Мне удалось, проучив их хорошенько кнутом, повернуть обратно по направлению к Ристведту. Затем я поднял сани и поехал назад. Я бежал рядом с санями, чтобы быть готовым перевернуть их, но когда собаки увидели Ристведта, то остальная часть пути прошла уже без затруднений. А Ристведт стоял и дивился, куда это я отправился. Дальше мы поехали обычным порядком. Мы ехали вперед уже при заходящем солнце, которое, как раскаленный до красна шар, скользило вдоль цепи низких холмов на западе. Холмы были повернуты к нам своей черной теневой стороной, и все подробности терялись в ночной темноте. Самый же хребет вырисовывался на пылающем ночном небе резкой, зубчатой линией, спускающейся с камня на камень.
И вдруг прямо на солнечном диске появился олень! Резко очерченный силуэт его вырисовывался на фоне неба. Он, вероятно, лежал и теперь встал обеспокоенный. Он выглядел таким удивительно огромным, словно перед нами стоял какой-нибудь громадный зверь первых дней земли. Голова приподнята и закинута назад, рога лежат на самой спине. Одно мгновение стоял он так. Собаки увидели его, но не могли понять, что это за огромный зверь. Они остановились как вкопанные, внезапно застыв в том положении, какое только что приняли. Солнечные лучи заливали людей и собак. И все-таки олень не испугался. Он только повернулся и медленно скрылся за холмом. Тут собаки опомнились, они поняли, что это просто олень, и хотели броситься за ним. Мне пришлось кинуться на них и всем телом придавить к земле Пера и Бая. Силлу и Йоа, которые обе были вне себя от желания поохотиться, я обхватил руками за шеи, сгреб всех собак в одну барахтающуюся кучу и повалился на них, стараясь помешать им выть. Подъехал Ристведт. Его собаки ничего не видели и потому были более спокойны. Я попросил его идти. У меня не было твердой уверенности в том, что олень все еще находится по другую сторону холма. Ведь отдельные завывания, вырывавшиеся из глоток Бая и Йоа, были достаточно противны и могли испугать животное, чей род в течение столетий спасался в диком бегстве, гонимый ужасом перед дьявольским волчьим воем, всепроникающим, дерущим уши, прорезывающим воздух на далекое пространство, единственным звуком среди великой тишины зимней ночи.