17 мая. Семнадцатое мая, день отделения Норвегии от Дании, мы начали с распечатывания небольшого ящика, который дал нам на дорогу Линдстрем как раз в связи с празднованием этого дня. Мы долго поглядывали на ящик с любопытством, стараясь убедить друг друга, что смешно тащить его на санях, когда гораздо лучше открыть ящик сейчас, же. Но к счастью у нас всегда бывало так, что если один поддавался искушению, то другой оставался стойким и говорил о том, что нечестно открывать ящик до срока, и наоборот. В результате мы сохранили ящик. В нем оказались рыбный пудинг, две банки молока, порошок лимонного желе, немного белого хлеба и 6 сигар — все великолепные веши для людей в нашем положении. Мы сейчас же закурили по сигаре и, когда они были выкурены, снялись с лагеря. Погода стояла не очень хорошая, и сначала нам трудно было продвигаться вперед. Вчерашний шторм намел много рыхлого снега между высокими сугробами вокруг айсбергов, и, прежде чем дойти до хорошего наста, и собакам и людям пришлось попотеть, утопая в снегу. Впрочем, вообще вся дорога была довольно скверная. Мы шли то по берегу, то опять по льду. И там и тут было одинаково плохо, и мы брели по колена в снегу.
Мы дошли до одного мыса, назвав его мысом Кристиана Миккельсена. Севернее его в сушу глубоко врезался фьорд. Позднее он был назван капитаном Амундсеном фьордом Дании. В его горле лежал остров, круто обрывающийся к югу. Остров был метров 60 высоты, значительно выше той земли, которую мы могли увидеть с его вершины вдоль берегов фьорда. Я спросил Ристведта в связи с праздничным днем, кто больше всего потрудился при выработке норвежской конституции. Он сказал „Фалсен“, и поэтому остров был назван его именем.
Мы проехали немного дальше к северу к какой-то высокой земле, которую видели на северном берегу фьорда, и остановились на этот раз уже в 5 часов. В первый раз за долгое время мы стали лагерем не потому, что слишком утомились или совсем выбились из сил, чтобы ехать дальше, а по другой причине. После обеда Ристведт сделал в кастрюле для шоколада лимонное желе. Конечно, мы оба здорово на него приналегли!
18 мая. На следующее утро погода была так хороша, что мы возымели надежду, что она уже установилась. Я произвел несколько измерений, и затем мы направились дальше к той самой высокой земле, к которой шли накануне. Но скоро все исчезло во мгле, и нам пришлось держаться курса, насколько это было возможно, от одного тороса до другого. Не так уж удобно постоянно останавливаться для сверки курса с компасом. При такой тяжелой дороге, по которой нам приходилось идти, эти остановки для собак не были полезным отдыхом, а, наоборот, им потом труднее было двинуться снова в путь.
Я считал себя теперь уже настолько опытным, чтобы не путать больше воды с сушей, сколько бы снегу ни было на них нанесено. Но я слишком зазнался. Едучи в полной уверенности, что я нахожусь все время на льду, я вдруг натыкаюсь на торчащий из снега камень. Следовательно, это уже не вода. Немного спустя, вижу небольшую льдину, взломанную и поставленную на попа. Значит это не суша. Переходов же, однако, я совершенно не заметил. Я занес это место на карту, как скопление шхер и островков вокруг северной оконечности фьорда, мыса Анкера. Я предполагаю, что это так и окажется летом.
Мы стали лагерем у мыса Нюгорда. Здесь, как мы видели с мыса Анкера, земля кончалась, и к этому месту от горы Диркинк-Холмфельда шел горный кряж. Мы ничего не видели перед собой. Небо, земля, лед — все смешалось в одной неопределенной серой мгле. Небо заволакивалось тучами, предвещавшими непогоду. После полудня вокруг солнца было большое кольцо. Различить позади нас мыс Анкера можно было только потому, что мели перед этим мысом остановили более крупный лед и поверхность льда за ним была ровной. Только гора Диркинк-Холмфельда со своими кручами освещалась сильным серебристо-белым светом. Все сулило непогоду. По-видимому, она преследовала нас.
20 мая. 20 мая впервые температура поднялась до нуля. Когда мы проснулись, кругом была слякоть — смесь дождя и снега. Снежинки, падавшие на полотнище палатки, были большие и, постепенно тая, оставляли на стенках палатки мокрые блестящие пятна. Погода, впрочем, улучшилась. Ветром среди дня разогнало тучи. Однако не могло быть и речи о том, чтобы ехать дальше до вечера. Слишком много мокрого снега налипло бы на полозья. Мы двинулись в путь только в 9 часов вечера. К концу дня температура упала, что повлекло за собой образование ледяной корки на поверхности снега, в результате получился прекрасный наст. Мы ехали, наблюдая величественное зрелище. По всему небосводу нависли огромные скопления туч, а солнце бросало на лед светлые и темные пучки света. Красивая картина, но в этом освещении было что-то неприятное, неверное, грозящее бурей. Мы не смели надеяться, что погода продержится долго, да она и не продержалась. В 11 часов солнце зашло за стену сине-черных туч. Мы отошли немного от берега на большую льдину, чтобы взять пеленги вдоль побережья. Но теперь мы проложили курс прямо к высокому мысу. По дороге туда, когда мы пересекали длинную, узкую косу, мыс Дитриксена, начал идти снег. Здесь мы поставили гурий в надежде, что, пока мы будем работать, шквал пройдет. Но погода становилась все хуже. Тогда мы поехали дальше среди густого снега, но нам посчастливилось выйти как-раз к высокой земле. Это был одинокий холм, принятый мною сначала за остров. Позднее оказалось, что это последний отрог холмистого кряжа вокруг горы Диркинк-Холмфельда. Этот наиболее заметный на берегу мыс был назван мысом Свердрупа.