23 мая. На следующее утро было довольно трудно заставить собак бежать, что постоянно бывает после того, как им разрешается наедаться досыта. Под теплыми лучами солнца они тяжело дышали и вздыхали. Но это была только "перегрузка", поэтому мы не задумываясь пускали в ход кнуты, чтобы заставить их бежать вперед. Вообще мы над этим никогда не задумывались, но во всяком случае, применяя такую меру, испытывали большие угрызения совести, когда собаки долгое время были на ограниченном пайке. В этот день мы хорошо продвинулись вперед. Было -10°, но солнце в этот тихий ясный день все же успело настолько сильно подчинить снег своей власти, что он местами налипал на полозья. Собаки тоже страдали от жары, поэтому мы решили впредь ехать по ночам.
25 мая. Весь день 25 мая стояла хорошая погода, и мы предвкушали приличные результаты своего последнего перехода. Но вечером, едва мы двинулись в путь, как в северной части горизонта с внезапной быстротой поднялась стена облаков. Как будто солнце сразу упало с неба — с такой быстротой его закрыла туча. Не успели мы и глазом моргнуть, как чудесный вечер с раскаленным докрасна полуночным солнцем, золотистыми, пурпурными облаками и всей своей прелестью превратился в холодный, сырой, печальный, темный осенний вечер. Однако, нам нужно было идти вперед, ведь надо было пройти еще по крайней мере миль 20. Время от времени мы сверяли курс по карманному компасу. Судя по всему, мы должно быть находились в какой-то бухте; лед был совершенно ровный. Немного за полночь мы попали на землю, и одновременно туман несколько рассеялся. К нашему изумлению мы увидели тогда землю со всех сторон. Мы зашли в залив, совершенно замкнутый сушей. Мы назвали его Грили Харбор. Тут, должно быть, превосходная зимняя гавань, единственная хорошая стоянка для судов на всем побережье. Глубины она достаточной, о чем мы заключили по 2—3 огромным глыбам морского льда, которые могли войти в залив и торчали из воды по меньшей мере саженей на пять.
Берег на западной стороне залива был высокий. Так же и на восточной. Но между двумя холмами был очень узкий низкий перешеек, через который мы снова выехали на морской лед и затем пошли вдоль берега на север. К сожалению, погода прояснилась ненадолго. Снова спустился туман, окутав все мглой, холодом и сыростью. Это лишило меня мужества. Для чего пробиваться вперед, если даже нельзя разглядеть берега, да и дело идет всего о каких-нибудь двух-трех лишних милях? И вот мы остановились и поставили палатку у низкого каменного мыса, очень похожего на все другие, уже пройденные нами. Итак, значит это будет "Самой дальней точкой, достигнутой Хансеном".
Кому в жизни не случалось с этим столкнуться: до сих пор и не дальше! Те, с кем это случалось, знают, как это подавляет. Мы знали уже давно, что нам не удастся пройти далеко. Выбиваясь из сил и с трудом бредя по торосистому льду пролива Виктории, мы не раз повторяли себе, что нас удовлетворят какие-нибудь один-два дневных перехода по новой земле. И хотя мы прошли уже гораздо больше этого, но все же мы были огорчены, что не смогли дойти до Гленели Бэя. Сотню миль, отделявших нас от этого места, нам приходилось теперь оставить в их не попранной белизне. Мы их не одолели...
Когда я в тот день заканчивал свой дневник словами "до сих пор и не дальше", у меня было такое ощущение, что вся наша работа была проделана зря. Лозунг "вперед" напрягает мышцы, вызывает биение сердца, гонит кровь по жилам, поднимает выше голову и выпрямляет спину. "Назад" — сразу превращаешься в старого разбитого человека! Прошло несколько дней, и снова зазвучали правдой слова Бьернсена:
"Бодро, бесстрашно смотри вперед!
Если надежду рок разобьет —
Новой твой взор засияет!"
Мы составили следующий документ, который будет оставлен под гурием:
До этого пункта дошла санная партия норвежской экспедиции "Йоа" 26 мая 1905 года и назвала его мысом Нансена.
Местоположение 72°2' N, 104°45' W (Гринвич)
Берег, по-видимому, продолжается к северо-западу.
Сегодня возвращаемся на корабль.
Мыс Нансена, 26 мая 1905
Годфред Хансен, Пер Ристведт
"Назад!" Это слово, как я сказал, превращает тебя сразу в старого, разбитого человека. Но "домой!" это уже совсем иное. Путь домой, он действительно ведет к дому. Мыс Нансена был для нас обоих самым дальним пунктом, путь домой не кончался в гавани "Йоа"; он шел дальше — на "Йоа", как только вскроется лед, дальше домой.
На мысе Нансена нам попался еще один медведь. Дело было вечером 26-го, как раз перед тем, как мы собирались сниматься с лагеря. Ристведт выглянул в дверь палатки. Но вместо того, чтобы увидеть сани и собак, расположенных полукругом у палатки, да неясные очертания нескольких торосов, да серое ничто — снег и воздух, сливавшиеся во мгле, вместо всего этого он увидел медведя в 5 шагах от дверей палатки. В палатке у нас всегда лежало заряженное ружье. Делом одной минуты было для Ристведта приложить ружье к плечу и выстрелить. Медведь упал, но снова встал и бросился к торосам. Кровь текла у него из пасти. Мы выскочили из палатки, как были босиком, чтобы спустить собак. Но наша поспешность оказалась излишней. Медведь прошел шагов 30, упал и подох.