21 мая мы дошли до своего склада, но нашли его совершенно расхищенным нашими друзьями Каумалло и Калакчие. Кругом валялось 5 кг пеммикана и это было все. У нас не оставалось теперь никакого выбора и приходилось спешить к „Йоа“ как можно скорее. Эти десять плиток пеммикана, с несколькими пакетами шоколада и небольшим количеством хлеба были нашим единственным провиантом. Сильный ветер с севера помогал нам, и мы двигались на юг форсированным маршем. Была плохая видимость, и несколько дней мы плутали по берегу. Но вот прояснело, и 27 мая вечером мы были на борту судна.
Блестящего успеха наше путешествие, конечно, не имело, но, принимая во внимание стечение несчастных обстоятельств, мы все же должны были быть довольны достигнутыми результатами.
ЛЕТО
ОСТАВШИЕСЯ на „Йоа“ пережили суровый и холодный май. Несмотря на разных вестников весны, например, большое количество воробьев, нельзя было предположить по внешнему виду „Йоа“ о шествии весны — судно стояло погребенное под снегом, среди огромных сугробов, доходивших до середины мачты. На состояние здоровья участников экспедиции нельзя было пожаловаться, а эскимосы приходили в гости со всех четырех сторон света. Лейтенант Хансен и его помощник Хельмер Хансен организовали постройку гуриев на широкую ногу. На всех вершинах и уступах были заметны следы их трудов, и большая часть полуострова Неймайера и нашей постоянной станции была нанесена на карту. Лунд вел трудную борьбу со снежными заносами на корабле. На нем кроме того лежала трудная работа по поддержанию проруби, так как лед в гавани в июне месяце достигал 380 см в толщину. Вик произвел великолепные магнитные наблюдения, а Линдстрем был толст, кругл и доволен и варил пищу лучше обыкновенного. Он показал также, что обладает хорошими задатками охотника, и много куропаток пало от его смертоносных выстрелов. Это не очень нравилось Лунду и Хансену, так как, собственно говоря, они были настоящими, профессиональными охотниками. Однажды утром они сыграли шутку с охотником-коком. Они тихонько положили мороженую куропатку, убитую несколько месяцев тому назад, на вершину сугроба на льду в расстоянии 25 метров от судна. Лунд подошел к спуску в переднюю каюту, где все еще сидел за своим завтраком Линдстрем, и закричал: "Линдстрем! Линдстрем! Там прямо на льду сидит куропатка!" Как вихрь очутился Линдстрем на палубе со своим дробовиком.
- Да где же она?
- Прямо перед носом!
Крадучись с настоящей охотничьей повадкой и согнувшись, Линдстрем осторожно пошел вперед. Хансен был уже там и смотрел через поручни, а Лунд шел сзади. Казалось, что куропатка спит на сугробе. Вид дремлющей куропатки у самого корабля мог бы, пожалуй, возбудить некоторое подозрение. Но Линдстрем, найдя вполне естественным, что куропатка предается утреннему сну, приложился, прицелился и выпалил. Куропатка кувырком покатилась по льду.
- Славно попало! — закричал Линдстрем и перепрыгнул через поручни, чтобы скорее принести свою добычу. Долго он стоял с куропаткой в руке, ощупывая и осматривая птицу.
- Да ведь она уже окоченела! — закричал он в глубоком изумлении. Но тут раздался раскатистый хохот, и Линдстрем понял, что был бессовестно одурачен.
С 3 июня эскимосы начали возвращаться, чтобы охотиться на тюленей на льду. Они остановились у мыса фон Бецольда, откуда открывался широчайший вид на поле охоты. Они принесли нам много тюленьего сала от животных, убитых зимою, и мы покупали на дерево и железо — все, что могли получить. Трудно было сказать, что нам может пригодиться в будущем. Вместо того чтобы прятать те вещи, которые были у них в употреблении зимой, они продавали их нам, и наша этнографическая коллекция значительно возросла.
5 июня мы отправились в комбинированную магнитную и геодезическую экспедицию. Лейтенант с помощью Хансена должен был произвести измерения от гуриев на Ачлиечту и Каа-аак-ка, а я с Ристведтом устанавливал магнитные станции на тех же местах. Мы снарядились на две недели и взяли с собой эскимосов Угпи и Талурнакто, которые позднее были у нас почти что на постоянной службе. Угпи, или „Сова“, как мы всегда его называли, сразу же обратил на себя всеобщее внимание своей наружностью. Длинные черные волосы, спускавшиеся до плеч, темные глаза с открытым честным взглядом делали бы его красавцем, если бы не широкое лицо и не большой рот, которые на наш европейский вкус нарушали эту красоту. В нем была какая-то серьезность, почти мечтательность, и он был совсем лишен в высшей степени досадной и утомительной привычки остальных эскимосов — всегда потешаться над слабостями других. Честность и правдивость так ярко сквозили во всем его существе, что я доверил бы ему что угодно, не задумываясь ни на минуту. Во время совместного с нами пребывания он проявил себя необыкновенно ловким охотником и на птиц и на оленей. Ему было около 30 лет, и он был женат на крошечной 17-летней Каблоке. Детей у них не было. У Каблоки был слишком ярко выраженный монгольский тип, чтобы считать ее красивой, но она подкупала всех своим детским и невинным видом. Матерью Совы была упоминавшаяся раньше Анана, которая жила у него. Всем семейством, однако, правил старший брат, Умиктуаллу, человек мрачного и неприятного вида, но хороший охотник на тюленей. Жена его Ояаллер была красивая, но ужасно сварливая женщина.