Сова рассказал мне, что по дороге на юг он встретил оглули-эскимоса по имени Тамоктукту, живущего со своим семейством в ледяной хижине у холма Вика. Я никогда еще не видел такой ледяной хижины, и поэтому отправился туда на другой день, чтобы посмотреть на нее. Я нашел ее при помощи Совы, который сопровождал меня. Оказалось, что хижина построена из восьми четырехугольных ледяных глыб, толщиной в пол-фута и метр в высоту и длину. Они были сложены край к краю и соединены массой из льда и снега, служившей прекрасной связью. Крыша была из оленьей шкуры. Я застал дома все семейство. Поойарлу, жена Тамоктукту, жирная и довольная восседала в глубине на нескольких оленьих шкурах. Вокруг валялись кости и остатки рыбы, а перед хижиной лежало большое количество замороженных форелей. Теперь было уже поздно заготовлять сушеную рыбу — пепчье, она сохранялась исключительно в замороженном виде.
Тамоктукту как раз собирался идти на рыбалку, и я получил разрешение сопровождать его. Его орудиями лова были какива (копье для лососей) и шнур с приманкой, леса из оленьих сухожилий, на которой висело несколько гладко отполированных кусочков кости и жести. С ним пошел и его старший сын, неся большой камень. Мы пошли прямо к озеру Ристведта, где и должна была происходить рыбная ловля. Лед на озере был прозрачный и зеркально гладкий, и под ним видны были все камни и все живое. Тамоктукту выбрал себе подходящее место и взял у сына камень. Им он пробил дыру во льду. Пробив лед, эскимос ножом очистил отверстие и опустил в него приманку. Мелкая форель сейчас же бросилась к ней, чтобы удовлетворить свое любопытство, обнюхала таинственные предметы на лесе и была с молниеносной быстротой заколота бдительным Тамоктукту. Тем временем Сова оставался в хижине с Поойарлу. Они скоро сделались закадычными друзьями, и я по виду Совы понял, что он что-то хочет мне сказать. Ну, да: он обещал красавице спросить у меня, не может ли она получить содержимое желудка последнего убитого оленя! Я согласился, и Сова побежал принести желудок. Через несколько дней Тамоктукту с женой пришли на судно с ответным визитом. Они принесли с собой большую красивую форель, которую Линдстрем сейчас же купил у них. Получив плату, они оба стали с громким плачем жаловаться на свою бедность — им просто нечего есть! Но теперь мы уже хорошо были знакомы с такими повадками эскимосов, слишком часто мы видели, как они от души смеялись над нами, когда им удавалось провести нас и, возбудив наше сострадание, получить от нас пищу.
Через несколько дней я взял Сову с семейством и Талурнакто и отправился с ними обратно к нашей палатке в основание бухты Шватки, чтобы попробовать убить сколько-нибудь оленей.
Утром рано, в 5 часов, мы были уже на ногах. Взобравшись на гору над местом, где стояла палатка, и поднявшись на гребень, мы заметили 12 оленей, щипавших траву на равнине неподалеку от нас. По счастью ветер дул на нас со стороны животных, но местность была открытая и было трудно подойти к ним на выстрел. Я послал Сову и Талурнакто с разных сторон, а сам попробовал приблизиться к оленям прямо. Сова был у нас самым лучшим стрелком, и поэтому было решено, что он первый откроет огонь. Я полз вперед на животе, как змея, и добрался до нескольких кочек травы, представлявших собою кой-какое прикрытие. Мне не хотелось ползти дальше, даже если бы олени позволили это; эскимосы были еще довольно неопытны в обращении с огнестрельным оружием, и поэтому мне не хотелось очутиться на линии их огня. Я лежал и посматривал по сторонам, не видя своих товарищей; вдруг олени легли все разом. А я знал, что теперь исключена всякая попытка приблизиться к ним. Такое время ожидания — испытание терпения, и нужно быть в гораздо большей степени заправским охотником, чем я, чтобы находить в этом удовольствие. К счастью, на этот раз я отделался только часом ожидания. Но вот поднялся большой самец, и один за другим все олени заразились его примером, встали и начали щипать траву. Я удивлялся, куда девались мои эскимосы, которые теперь уже должны были быть близко, но не видел их. Но вот раздался выстрел со стороны Совы. Животные вздрогнули и откинули головы назад; они стояли растерянные, не понимая ничего и не имея возможности что-либо заметить, так как бездымный порох не обнаруживал местонахождения стрелка. Раздался второй выстрел. Тут все олени бросились бежать со всех ног — прямо на меня. Я лежал в прикрытии с винтовкой наготове в прекрасном положении. Между мною и животными было озеро, и, видимо, оно-то и было их целью. Олени пустились бежать по льду. Я только что собирался выстрелить в большого оленя-самца, бежавшего впереди, как вдруг все стадо в 75 метрах расстояния от меня кинулось в сторону и помчалось поперек своего прежнего курса. Это было еще лучше для меня, так как олени обратили ко мне свой фланг. И вот я открыл беглый огонь и выпустил все свои десять патронов. В смятении и страхе оленье стадо рассыпалось во все стороны, но результаты моей стрельбы были лучше, чем я сам мог ожидать. На льду лежал один олень, у берега другой, а третий уходил хромая, видимо тяжело раненый. Сова и Талурнакто начали яростное преследование подстреленного зверя. У меня самого не было больше патронов, и так как я стрелял из маузеровской винтовки, то не мог воспользоваться патронами от карабинов своих спутников. Но удача воодушевила меня, и я последовал за эскимосами, чтобы увидеть конец охоты. Трудно поверить, с какой неутомимостью убегало животное на трех ногах. Четвертая была у него перебита, и олень не мог ею пользоваться. Мы всё бежали и бежали. Но, наконец, достигли долинки, послужившей нам прикрытием; здесь мы подкрались к оленю, и Талурнакто окончил его дни.