Талурнакто стал теперь у нас совсем своим человеком. Желая иметь его всегда у себя под рукой во всякое время ночи, мы укладывали его спать на полу перед койкой лейтенанта Хансена. Между прочим, он храпел так ужасно, что будил весь корабль. Как только он начинал, лейтенант Хансен кидал в него сапогом, Талурнакто переворачивался на другой бок и продолжал слегка похрапывать. Но вскоре начинал снова и тогда опять получал напоминание. После третьего или четвертого раза обычно он переставал храпеть. Когда лейтенант покинул судно, Талурнакто перекочевал на его койку, чем был несказанно доволен. Нельзя написать лучшей картины человеческого благополучия, чем изобразив Талурнакто лежащим в хорошей кровати и высовывающим свое круглое лицо из-под одеяла, с вечерней трубкой — дымившей крепчайшим жевательным табаком. Вентиляция была настолько хорошая, что это не мешало мне. Но, когда он откладывал трубку в сторону и поворачивался, чтобы уснуть, приходилось не долго ждать начала его рыкающего храпа: можно было подумать, что у него все в голове разрывается на части. Я заранее запасался метательными снарядами, и вот бой начинался — книги, башмаки и тому подобное летело через всю каюту. Дело кончалось тем, что Талурнакто в последний раз высовывал голову из-под одеяла и говорил: „гу натти“, спокойной ночи, и тихо засыпал. Талурнакто знал больше норвежских слов, чем наш упоминавшийся выше седьмой спутник — эскимосских.
Просматривая магнитные наблюдения, сделанные вокруг станции, я несколько усомнился и подумал, что может быть, наши наблюдения производились слишком близко от судна и большое количество на нем железа могло оказать дурное влияние. Вик и я предприняли тогда многочисленные наблюдения, успокоившие нас в этом отношении. Расстояние между судном и ближайшей обсерваторией было около 500 метров, и его оказалось вполне достаточным.
Этой весной нам предстояло много разных серьезных работ. Мы должны были готовиться к уходу из гавани Йоа, наши дома нужно было разобрать, а ящики снова пустить в употребление, как обшивку для жестянок; все инструменты уложить, провиант перенести и само судно приготовить к плаванию. Однако, со всем этим мы должны были обождать, пока весенняя погода не установится как следует, а на это нельзя было надеяться раньше июня месяца.
Между тем подходили все новые толпы эскимосов, среди них не мало новых и посторонних, влекомых сюда слухами о больших сокровищах, которые можно найти в Огчьокту. Многие из них прошли для этого несколько сот миль. С ними было немного клади — по здешним дорогам не повезешь корабельного груза; а за те немногие тюленьи шкуры, которые они смогли предложить нам, они получали несколько кусков железа или дерева и уезжали снова вполне довольные, увозя все это с собой. Умиктуаллу был испытанным дельцом. Он приметил, что я охотно покупаю красиво сшитые одежды. Скупая такие одежды у своих товарищей, он с большой прибылью продавал их мне. За зиму он выменял себе для своего заряжающегося с дула ружья немного пороху и пуль. Между тем брат его, Сова, одолжил ему свою винтовку ремингтон, которую я ему подарил; теперь ему нужно было выменять патроны для своего ружья, заряжающегося с дула, на патроны для ружья ремингтон. Он явился ко мне и спросил, не могу ли я произвести обмен. Он был необыкновенно хорошим охотником, и к тому же пообещал доставить мне окорока убитых им оленей, поэтому я исполнил его просьбу. Через несколько дней он пришел на судно произвести обмен и с самым невинным видом отдал мне все свои пули, но порох оставил себе. Я сделал вид, что ничего не замечаю, и пошел за патронами для ремингтона. Физиономия Умиктуаллу расплылась от удовольствия, что его хитрость так прекрасно удалась. Я сосчитал патроны — четыреста штук — и принялся преспокойно высыпать из них порох. Тогда он остановил меня и сказал, что ему не нужно одних пуль без пороха и заряда. "Это верно, — ответил я, — ведь и я тоже ничего не могу сделать с твоими пулями!" Обмен состоялся, и Умиктуаллу пришлось посмеяться над своей неудачной выдумкой.