Занятый своими думами, Тимка смотрит в воду — и не видит, как поплавок, сделанный из куги, судорожно дергается и начинает тонуть.
— Тимка–а–а-а! Сазан в воду утяне–еет!
Тимка встрепенулся и схватился за удочку. На крючке билась маленькая серебристая рыбка.
Невдалеке кто–то весело засмеялся. Тимка недовольно повернул голову. От гребли, по росистой траве, бежал к «ему высокий парень в серой черкеске и черной курпейчатой папахе.
— Ну, рыбалка, богато сазанов натягал?
Тимка, не отвечая, стал выбирать червяка. Парень сел рядом и взял из его рук удочку.
— Ну, ты отдохни трошки, а я порыбалю.
Тимка оглянулся по сторонам.
— Тебя чего черты принесли? Поймают — и тебе и мне смерть.
Парень беззаботно рассмеялся. Был он всего двумя годами старше Тимки, но смотрел на своего друга немного свысока. Тимка не обижался: знал он, что Ванька Храп не только веселый парень и хороший гармонист, но и лучший пулеметчик в конном отряде есаула Гая.
— Не узнают, Тимка. Я не вашей станицы, знакомых у меня тут нема…
— Зачем пришел?
— Зачем, зачем? По делу… от Гая послан.
Тимка оживился.
— Ну, как, был вчера бой? Здорово, небось, Хмелю всыпали?
Ванька угрюмо буркнул:
— Здорово… и досе наши ребра болят.
— Неужто потрепал?
— Обманом. взял. Заманул к балке да як вреже с пулеметов… Насилу до хутора доскакали… Выгнал он нас с хутора. Забрал до полсотни коней да тачанку с пулеметом… Да еще самому Гаю похваляется вязы свернуть. Полковник трохи не лопнул от злости.
— А в станицу чего ты пришел?
— Пулемет, что у нас в бою забрали, ведь не наш. Теперь Хмель может дознаться, кто нас оружием да патронами снабжает. Смекаешь?.. Ну, я пиду, ни черта тут не ловится.
— И я с тобой.
— Нет, браток, ты тут посиди. Нечего нам вдвоем по станице бродить. Успеешь еще свою Наталку на базаре побачить.
Ванька поднялся, подтянул голенища порыжевших солдатских сапог и зевнул.
— Хорошо тебе живется, Тимка. Девчата тебя любят, ни от кого ты не ховаешься… я тут, ровно заяц… всего боишься.
— Скоро уже…
— Скоро, скоро! А чего скоро? Ну, придут наши, погонят на фронт… только и всего. То по балкам да топям ховаемся, а то на фронте… — Ванька оборвал и сплюнул. — Домой хочется. Надоело…
Он зашагал к гребле и вскоре скрылся из виду. Тимка стал поспешно сматывать удочку.
…Тимкин племянник Павлик играл на дворе. Он накрыл попоной большую дворовую собаку Милку и вскочил на нее верхом. Милка, возмущенная такой бесцеремонностью, села, поджав на всякий случай, под себя хвост. Заметив Тимку, мальчик оставил собаку и бросился к воротам.
— Дядя Тима пришел! Дядя, што поймал?
Тимка засмеялся и, бросив на землю кошелку с удочкой, подхватил племянника на руки.
— Сазана поймал, Павлик. Мама дома?
— Мама с бабушкой на базар ушли, а меня дома оставили…
— Сторожить?
Мальчик важно кивнул головой.
— Дядя Тима, Милка не хочет быть конем.
— Ах ты, джигит! — рассмеялся Тимка. — Не успел с люльки вылезти, уже о коне мечтаешь. Ничего скоро я тебя на настоящем коне покатаю, а Милку больше не трогай — у нее скоро кутята будут.
— Слепые?
— Слепые.
— А с ними играть можно будет?
— Можно, можно, они будут твои.
Мальчик в восторге захлопал в ладоши, потом обхватив руками шею Тимки, прижался к нему.
— Дядя Тима, а батя скоро вернется?
Тимка помрачнел и медленно спустил мальчика с рук.
— Не знаю, Павлик. Иди, играй, а я на базар пойду.
— И я.
— Тебе нельзя, кто же дома останется?
— А раков возьмешь ловить?
— Возьму, возьму. Завтра зарею пойдем. А теперь Милку с цепи спусти.
Мальчик убежал к собачьей конуре, а Тимка пошел в дом переодеваться.
…Надев на себя новый синий чекмень, желтые кавказские сапоги — подарок брата, Тимка прицепил к наборному поясу серебряный, еще дедовский кинжал и подошел к висевшему на стене зеркалу.
«И в кого я такой недомерок уродился? — с огорчением подумал он, расчесывая смоченный водой чуб. — Батько высокий, Ерка еще выше, мамка тож не малого роста, а я черти что»… Он приблизился к зеркалу и стал разглядывать свое лицо. «И при малом росте да еще рябой!» — Он тяжело вздохнул и отошел от зеркала.
Тимка и впрямь был немного рябоват. С десяток крупных ямочек, следов ветряной оспы, были разбросаны по всему лицу. Особенно возмущала его одна, самая крупная, усевшаяся на кончике носа.
Насыпав арбузных семечек в карманы синих шаровар и отодвинув на затылок братову праздничную папаху из черного с изморозью курпейка, Тимка вышел на крыльцо.