Он аккуратно кладет меня на спину, прижимает телом. Начинает медленное движение, высекая искры наслаждения в каждом уголке моего мира. На смену позы нет времени, ни на что нет времени. Парень лишь ловит ртом мои тихие стоны, чувствую его частое дыхание на себе и то, как готовится к взрыву что-то глубоко внутри. Он ускоряется, доводя нас до исступления. Я кричу – его губы больше не сдерживают меня. Мак зарывается лицом в песок справа от моей головы, падает на меня всем весом. Его заключительный стон похож на утробный рык. Чувствую пульсацию и взрываюсь в ответ.
– Кира…
– Мак…
Сильнее, чем в первый раз – понимаю. Мак разделяет это чувство.
– С тобой, как на пороховой бочке. Одновременно и хочу, и боюсь тебя убить, – говорит едва внятно. Он все еще на мне и во мне.
Пелена спадает, сила гравитации слабеет, и вот мы снова посреди пустыни. Лежим, как два отчаянно нуждавшихся в ласке зверя. Ни грамма стыда или мыслей о том, как это выглядит. Лишь осознание собственной пагубной зависимости.
Я болезненно привязана к нему, порабощена. Реши он по какой-то очередной прихоти исчезнуть и снова покинуть меня на годы, приму это с безропотностью богини, прикованной к скале. Снова буду страдать, не видя больше никого рядом. И о чем же я думаю сейчас? Если это случится, возможно, во мне останется его утешительная частичка, родится новый мир – такой похожий на собственного создателя. От этих ужасных мыслей мне становится все хуже. А Мак произносит фразу, которая окончательно выворачивает меня наизнанку:
– Я так рад, что мы снова вместе… – целует в губы и приподнимается. Гладит по щеке, стирает слезы, смотрит самозабвенно. Думает, что я плачу от счастья, не замечая противоречий.
Вся боль, которую я испытала за эти годы, накатывает снова. Прорывается черной удушающей тенью через барьер взаимного притяжения. Я снова хочу бежать прочь от этого бесконтрольного чувства. На разговоры уже нет сил, я боюсь не выдержать, сдаться. Чем дольше нахожусь в нашем поле, тем сильнее растворяюсь в нем. Больше не хочу страдать ни дня, если он так ничего и не понял.
– Думаешь, ты этим заслужил прощение?! – высказываю гневно.
Я резко отталкиваю пораженного моей реакцией Макара, поднимаюсь с иссушенной колючей земли. Мне остается лишь поправить платье, отряхнуться и зашагать в сторону лагеря. Так и оставляю его сидеть на земле, кинув напоследок:
– Не смей подходить ко мне, Мак!
Лучше так, чем испытать все это вновь в момент, когда совсем не буду готова к его новым загонам.
Глава 36. Прыжок с парашютом
[МАКАР]
Обессиленно повалился на диван в трейлере не снимая одежды и пролежал так до рассвета в неудобной позе с налетом полудремы. За окнами еще долго гудели отдаленные биты электронной музыки. С рассветом все стихло, сменившись шуршанием песка по обшивке автодома – пылевая буря. Она приходила в любое время, внезапно превращая все объекты дальше одного метра в белую стену, и также быстро заканчивалась.
Звуки белого шума успокаивали, я начинал проваливаться в сон, несмотря на раскатистый храп Михи, доносящийся из другого конца трейлера. Наше жилище пропахло пивом и потом (настоящая медвежья, простите, мужская берлога). С душем были проблемы, потому что сливать в пустыне-заповеднике воду запрещено властями штата и организаторами фестиваля. Об этом же было написано в брошюрах, которые раздавались при въезде на территорию Блэк-Рок.
Мы мылись раз в два дня в специально отведенном месте, а вся использованная вода сливалась в плоские черные чаны для испарения солнцем. В остальном, лучшим инструментом гигиены для меня служили влажные салфетки. На пустынную пыль мне было плевать, она легко отряхивалась в сухом климате и даже придавала окружающей атмосфере своеобразный постапокалиптический шарм (вещам дарила налет бывалости, волосам – благородную седину да в целом всему происходящему – толику нереальности).
Что действительно раздражало: техническая грязь и черные следы от работы с нашим арт-каром. Каждый раз после упражнений со сборкой я усердно разматывал пачку влажных салфеток и обтирался с ног до головы, а затем аккуратно упаковывал все в зип-пакеты, чтобы увезти потом на мусорку. Друзья шутя называли меня чистоплюем и говорили, что я пахну детской присыпкой. Сами же игнорировали такой "бабский" способ мытья, считая, что натуральные запахи лучше (ну да, ну да). Кроме того, я оказался единственным, кто пытался использовать наши запасы еды и готовить человеческую пищу из сублиматов (за что получил от Ильи еще одно милое прозвище "кухарочка"). Парни хватали, что придется, запивая все пивом: снеки, чипсы и разную еду из местных кофе-поинтов (иногда сомнительного качества). Я же был категорически несогласен с подобным неандертальским подходом и, признаться, слегка страдал от отношения домочадцев, хоть и не подавал виду.