Валька лениво жевала куриную ногу, глядела вперед. Дорога с белыми вихрями поземки тянулась голая, темная: недавняя оттепель слизала с нее снег, и он еще не успел накопиться. Временами меж черных деревьев и белого снега проскакивали цветные пятна домов — из труб рвались и комкались под ветром дымки. Деревенские улицы были пустынны — лишь иной раз выскакивала к машине и с лаем бросалась вслед шальная собака.
— Костя, сверни вон за ту посадку и останови.
Молодой шофер вопросительно посмотрел на Ивана.
— Надо заднее левое поглядеть, — пояснил тот. — Я его второпях ладил, боюсь — спустило.
«СуперМАЗ» скинул скорость, свернул на кочковатое поле и, тяжело ворочаясь на ухабах, потащился вдоль березок.
— Тормози, — сказал Иван.
Потеснив Вальку, он выпрыгнул из кабины, дергая плечами от ветра и припрыгивая на ходу, добежал до заднего борта фуры.
Подошел Костя, сердито и подозрительно разглядывая Ивана:
— Колесо, что, на шоссе нельзя посмотреть?
— Ты что, не понял, что это за баба? — Иван был оживлен, коротко тихонько хихикал, чуть дрожа от сдерживаемого нетерпения. — Э-эх!.. Сразу видно — первый раз в рейсе. Это ж — плечевая!
— Кто?
— «Кто»… Б… дорожная. Нашего брата, шофера, обслуживает. Понял? Или не слыхал?
— Да говорили мужики что-то…
— «Что-то»… — Иван похлопывал себя по бокам и бедрам. — Их тут по дорогам, небось, целый батальон расквартирован. Так в машинах и живут. Возле нас и кормятся, и поятся. Сколько я их за свою жизнь перепробовал! — Иван причмокнул. — А вот такой красивой еще не видал. Ее приодеть — так хоть сейчас в манекенщицы. Повезло нам, парень!
— А чего ты там говорил про… бандуршу, что ли?
— Бандершу? Это — хозяйка ихняя. На больших стоянках обитается. У нее — кусок дороги, вроде охотничьего участка. На этом участке ее бабы работают. Ей — мзду платят. Чужая заедет — убьют… Она у них — вроде профсоюза. Если кто из баб заболеет или еще чего, она поможет — заставит остальных скинуться, к врачу тайком определит. Помню, лет десять назад была одна такая в Валдае: невысокая, щуплая, седая вся. Боялись ее бабы жутко. Чем она их так застращала, — черт ее знает. Я ее всего один раз и видел: ночевал там. Только спать залег — стучится кто-то. Открываю — стоит эта седая и с нею две. «Дай, — говорит, — сколько сможешь, для подруги нашей: заболела она». Послал я их по кочкам, двери замкнул и уснул. Утром вылезаю, глядь: все баллоны поколоты. Вот так. С этими бандершами не дай бог связаться… Ну ладно, заболтались мы с тобой. Холодина-то какая! Давай монетку кинем.
— Зачем?
— Кому первому.
Костя брезгливо дернул губами:
— Я не буду. Еще заразу какую подцепишь.
Иван опять коротко, как-то даже спешно, рассмеялся:
— Вот что значит — молодая жена дома. Ну, как знаешь. Тогда пойди, погрейся вон в тех домишках. Через часок приходи. Ладно?
— Черт бы тебя подрал со всеми твоими бабами! — зло проговорил Костя и поплелся по снежной целине к серевшему вдали хутору.
Иван вернулся в кабину. Хлопнул Вальку по плечу. Весели скомандовал:
— А ну давай, показывай, что умеешь!
Часа через полтора грузовик опять катил по шоссе. За рулем сидел уже Иван. Костя, повернувшись спиной к Вальке, сердито сопел и тер красные уши. Та с прежним безразличием глядела в окно.
Небо начинало темнеть. Снежное поле становилось все белее, а недальние леса давно уже слились в одну мутную полосу. Начали попадаться машины с зажженными фарами.
А может, зря она все-таки сорвалась из деревни? Надо было хоть морозы переждать.
Испугалась, сбежала. А чего бояться? Посадят, не посадят — все одно жизнь пропала.
Как кричали вчера вечером соседки!..
Валька шла с ведрами от колодца. У калитки стояли две старухи. Обычно такие спокойные, даже ласковые с ней, а тут она услышала: «У-у, рожа бесстыжая! Как таких земля только носит!» Ей невдомек было, что ее опознали приехавшие в командировку «на торф» городские шоферы.
Она повернулась к старухам — и тут соседки враз заголосили, злобно брызжа слюной, наступая на нее, размахивая руками. Она втянула ноздрями воздух, шагнула к ним, замахнулась полным ведром. Старухи отскочили, но не замолчали. Так и семенили следом до самого дома, посыпая Вальку бранью.
Бабка, узнав про все, не сказала ни слова.
Только вечером Валька слышала, как, стоя под образами, бабка в привычный речитатив молитвенных слов втискивала новые: «Прости ты, господи, ее головушку пропащую».
Сейчас, наверное, у них горит свет. Внучка сидит в большой комнате за столом, готовит уроки. Бабка, конечно, устроилась рядом. Она всегда следит за внучкиными занятиями, берет вязанье, натягивает очки с резинкой вместо дужек и комментирует внучкино учение.