Было уже поздно, и, видя, что король и его вассалы пьянеют все сильнее от неумеренного питья и еды, королева дала знак нянькам увести младших детей спать.
– И ты тоже ступай, Констанция, – сказала она.
Бойкая девочка скорчила гримасу, но не осмелилась ослушаться. Когда она ушла, Ричард и Жоффруа с удовольствием принялись играть в кости, а Алиенора попыталась поучаствовать в разговоре, который становился все более бессвязным. Она уже собиралась идти спать, когда в зал вошел слуга и сообщил о прибытии архиепископа Йоркского и епископов Лондонского и Солсберийского:
– Ваше величество, они приехали из самуй Англии и просят об аудиенции.
– В такую погоду?
«Что может предвещать их прибытие?» – с тревогой подумала Алиенора. Епископы не стали бы пересекать бурный Канал, если бы не срочное дело.
– Пригласи их, – неожиданно протрезвев, приказал он, потом, рыгнув, поднялся, чтобы встретить гостей.
Когда формальности были наспех завершены, от имени всех троих мрачно заговорил высокий и утонченный архиепископ Роджер. Весь двор жадно ловил каждое слово.
– Ваше величество, мы приехали пожаловаться на своевольное поведение его светлости архиепископа Кентерберийского.
– Что еще он натворил? – застонал Генрих.
– Он отлучил нас троих. Сделал это сегодня утром со своей кафедры в Кентербери. За наше участие в коронации, – сообщил архиепископ.
Бароны принялись яростно кричать, Генрих, потрясенный, смотрел на архиепископа.
– Но это дело было улажено, – сказал он.
– Возмутительно! – пробормотала Алиенора, ужасаясь двуличию Бекета. – Хорошенький способ помириться.
– Оно явно не было улажено, – проворчал Фолио, епископ Лондонский. – Архиепископ Кентерберийский, кажется, копил свой гнев против тех, кто не подчинился ему. Я, как вам известно, всегда был о нем невысокого мнения и, похоже, не ошибался, питая сомнения на его счет. Ваше величество, о его самовольстве нужно сообщить Папе.
– Господом клянусь, Бекет за это заплатит! – прокричал Генрих, его голос дрожал от гнева и негодования. – Вот как он ответил на мое предложение дружбы!
– Милорд, это предел всего, – произнес граф Лестер, сидевший поблизости. – Пока Томас жив, у вас не будет ни покоя, ни мира, ни радости.
– Господь видит – он говорит правду! – в бешенстве и негодовании воскликнул Генрих. – На сей раз Бекет зашел слишком далеко. Он делает это, только чтобы насолить мне, но в то же время нагло заявляет, будто защищает честь Господа.
– Ему дорога только его собственная честь, – ровным тоном произнесла Алиенора, потому что видела: Генрих опасно приближается к тому состоянию, за которым может последовать печально знаменитая и неуправляемая вспышка плантагенетовского гнева. – Он скоро лопнет от самомнения. Милорд, ты должен обратиться к Папе.
– Я лишу его сана! – брызгал слюной Генрих. Он с такой силой стукнул кулаком по столу, что опрокинул несколько кубков. – А когда сан уже не будет его защищать, я предам его суду за измену.
– Сначала ты должен перетянуть на свою сторону Папу, – подсказала Алиенора, но Генрих не слушал.
Гнев настолько обуял его, что он вышел из себя, выкрикивал одну за другой страшные угрозы, и в какой-то момент негодующие разговоры за столом прекратились, и все только удивленно смотрели на короля. Увидев это, он замолчал и теперь стоял, дрожа всем телом, в угрожающей мертвой тишине и оглядывал зал прищуренными, налитыми кровью глазами. Алиенора вздрогнула. Она никогда еще не видела мужа настолько обуянным ненавистью и успокаивающе положила свою руку на его, но король раздраженно стряхнул ее руку и уставился внушающим ужас взглядом на онемевший двор.
– Какие вы все трусы! – прошипел он. – Проклинаю вас всех! Да, проклинаю, проклинаю всех ложных друзей и предателей, которых я возвысил и которые позволяют, чтобы какой-то низкорожденный священник так издевался над их повелителем и королем!