– Ты поднаторел в предательствах, поп, – пробормотал Генрих.
Некоторые из присутствующих услышали его слова и многозначительно переглянулись. Судя по выражению лица Бекета, он тоже слышал, что сказал Генрих. Сглотнув, он сделал некоторое усилие, чтобы вернуть себе самообладание.
– Я категорически возражаю против предлагаемой вами реформы, ваше величество, – заявил Бекет, потом сурово посмотрел на епископов, призывая их поддержать его.
Некоторые смотрели в пол, другие, казалось, вдруг обнаружили что-то доселе им неизвестное в своих епископских перстнях.
Со своего места поднялся епископ Жильбер Фолио.
– Я с вами, мой король! – с вызовом заявил он. – Главное – дух закона, а не его буква, будь это закон Божеский или человеческий.
– Благодарю вас, милорд Херефорд, – с благодарностью сказал Генрих. – Хотя бы у одного из моих клириков есть здравый смысл. Что скажут остальные? Кто из вас за меня?
Все бароны до одного подняли руки, к ним боязливо присоединились несколько епископов.
– Кому вы служите в первую очередь – Богу или королю?! – напустился на них Бекет.
Он пересекся взглядом с Генрихом. Лица обоих горели ненавистью, правда, на лице короля была еще и боль. Но для Бекета не существовало ничего, кроме его миссии. Он знал, что прав. Земная дружба должна отойти в сторону перед честью Господа и Его Церкви.
– Я требую, чтобы вы воспротивились этой так называемой реформе, – обратился он к своим епископам.
– Осторожнее, Томас! – прорычал Генрих, но Бекет проигнорировал его.
– Те, кто против, встаньте! – потребовал Бекет. – Здесь вопрос идет о большем, чем о простой покорности королю. Вы должны помнить о ваших бессмертных душах.
Несколько мгновений все оставались неподвижны, потом встал один епископ, за ним другой, еще один, наконец встали все, кроме епископа Фолио, который вставать решительно не собирался.
– Милорд епископ Херефорда, я надеюсь, вы думаете о Господе и о своей совести? – спросил Бекет.
– Моя совесть в полном согласии с Господом, – ответил Фолио, сложив руки на внушительном животе.
– Прекрасно! – недовольным голосом произнес Бекет.
– Хватит этих разговоров! – прорычал Генрих. – Вы, мои епископы, принесете присягу верности древним традициям королевства. Я этого требую!
– Но это будет означать, что мы поддерживаем тот самый закон, который, по вашим словам, был издан королем Генрихом, – сказал Бекет.
– Мое право требовать от вас такой клятвы, – твердо ответил ему Генрих. – Мои законы должны поддерживаться, а если мои епископы не подают в том примера моим подданным, то чего, черт побери, можно ожидать от остальных.
Поморщившись при упоминании королем черта, Бекет обратился к своим епископам:
– Вы должны принести клятву, как того требует ваш долг перед королем. Но вы должны добавить слова: «исключая наш орден». Вам это ясно?
– Проклятье! – бушевал Генрих. – Я не хочу слышать ничего про ваш орден. Я требую ясно выраженного и абсолютного подчинения моим законам.
– Тогда, мой король, находясь в здравом уме, я не могу требовать, чтобы епископы приняли эту присягу, – не отступал Бекет.
Генрих пришел в ярость. Его трясло от гнева. Он встал и быстрым шагом вышел из зала.
Внезапно из двора в зал донеслись звуки бешеной деятельности, взволнованные крики людей, ржание лошадей, грохот телег.
– Пусть твои женщины поскорее собираются, – ворвавшись в ее покои, сказал Генрих Алиеноре.
– Что случилось? – спросила она, поднимаясь, и ее вышивка упала на пол.
Маленькая Матильда и Алиенора оставили свои кегли и с опаской посмотрели на отца. Его гнев приводил их в ужас. Мамилла, увидев встревоженные детские лица, поставила кубок, опустилась на колени и покатила шар, надеясь отвлечь их.
– Это все Бекет! – прошипел Генрих. – Он снова не подчинился мне! На Совете, перед моими лордами, властями телесными и духовными. Он занял сторону своих преступных клириков, восстал против моих реформ. И в конце концов запретил епископам приносить присягу в поддержку моих законов. Такое неподчинение – предательство чистой воды!
Алиенора налила вина и протянула мужу кубок. Он проглотил вино и возобновил свою тираду:
– Я не собираюсь это терпеть! Он за все заплатит мне.
– И что ты собираешься делать? – спросила Алиенора.
Она приняла решение никогда больше не критиковать Бекета, только поддерживать Генриха, когда ему требуется поддержка. Так она собиралась поправить их отношения, которым нанесла такой ущерб в ту жуткую июльскую ночь.
Генрих тяжело опустился на пустой стул и уставился на огонь. Он свирепо дышал, а когда наконец заговорил, голос его зазвучал спокойнее, решительнее: