Затем глава заставил его пригубить крови Славена. Ну да, всё верно. Им же надо знать, дойдёт он до Лебяжьих Переходов или нет. А ежели дойдёт, то как его там примут.
Кровь была густая и пьянящая. Она оставила горько-солёный привкус на языке, обожгла гортань. Сил сразу прибыло, но пленник от этого лишь острее почувствовал себя ничтожеством. Он исподволь глядел на Славена, который даже в мудрёных наузах оставался уверенным в себе. Да, настороженным, да, недоверчивым, но не сломленным.
Или взять хоть Люта. На этого вовсе нацепили собачий ошейник, а глаза спрятали от дневного света под повязку. Только он зубоскалит да смеётся! Так почему же Белян червяк червяком? Почему он настолько жалок?
Нет! Он никого не боится! Он лишь пытался вести себя с людьми по-человечески. Но они видят в нём только шелудивого пса, на которого и смотреть тошно, и пнуть жалко. А он не скотина какая-то! Он осенённый! Ходящий! В нём сила!
Дар клокотал в груди, калился. От напряжения на лбу Беляна высыпал пот. Сердце гулко колотилось в груди, отзывалось в висках.
Как же болят дёсны!
Нет! Он не трус! Ежели б не наузы, он бы разорвал глотки этим самонадеянным скотам. Он бы…
– Белян? Ты чего?
На пороге каземата застыл озадаченный охотник по имени Ильгар. В одной руке он держал горшок с ужином, а другую отвёл в сторону. На кончиках пальцев переливался голубой огонёк.
Сияние чужого дара резануло по глазам, ужалило внезапной болью. И страшная, глухая ярость наполнила душу Беляна до краёв, застила сознание. Он ослеп от гнева, от невозможности дальше терпеть злость и обиду.
Пленник ринулся стремительно и внезапно, но охотник прытко увернулся и ударил в ответ. Белян взвыл, захрипел, прянул в сторону, к стене. Сызнова кинулся.
– Зоран, оберег! – успел крикнуть Ильгар за миг до того, как сверху на него обрушилась смазанная тень…
Неслышимый, но всё одно раскатистый и гулкий звук ударил по ушам, взорвался в голове. Белян не понял, что это такое, да и раздумывать не стал. На его стороне сила, скорость и злость. А люди… они слишком медленные и неповоротливые.
И всё-таки охотник успел напасть. Правый бок узника ожгло ослепительной болью. Белян взвыл. Чужая сила отшвырнула его в сторону. Он едва устоял на ногах и тут же сызнова бросился. Ударил наотмашь, чтоб убить, снести голову с плеч. Ух, сколько же в нём мощи! Однако человек ловко пригнулся, и тут же сызнова что-то чиркнуло по боку. Пленник взревел, рванулся прочь.
Не смогут! Они не смогут его остановить! Ни один из них!
Ильгара с размаху приложило об стену. На миг перед глазами всё помутилось, но боли он не почувствовал, лишь злость. Вот же тварь ходящая! Там ведь Зоран у двери. Не отобьётся!
Послушник кинулся туда, где катался по полу клубок из двух сплетённых тел. Навалился сверху, вцепился тому, кто явно одерживал победу, в волосы. Дар вспыхнул, охватил огнём голову кровососа. Ходящий выгнулся, заорал, но не ослаб, как ожидалось, а рванулся с ещё большей яростью, оставив в кулаке у обережника клок волос. Низкую дверь Белян сорвал с петель. Она с треском грохнулась об стену, а узник понёсся вперёд по длинному коридору.
Ильгар рывком поставил на ноги Зорана и рявкнул ему в лицо:
– В мертвецкую! Бегом! Скажи, чтоб заперлись! – И подтолкнул для скорости, а сам бросился в другую сторону, видать, к людским.
Выученик Донатоса мчался коридорами, сжимая в руке нож. В голове билась только одна мысль, дарившая хоть какое-то облегчение: успел сломать оберег, успел поднять тревогу! Гулкое эхо высвобожденного дара мгновенно разошлось по Цитадели, встряхнуло каждого осенённого. Наверху уже вскинулись креффы, уже оружаются. А этот говнюк никуда не денется! Поймают! Главное, людей предупредить, чтоб не высовывались! Вон в нём силища какая…
После дня работы на поварне девушки устали, словно чернавки. С раннего утра подружки крутились, как белки в колесе. Едва-едва успевали оборачиваться под окрики старшей кухарки. То репы начистить, то лук накрошить, то крупу перебрать, то посуду помыть.
Клёна сызмальства помогала матери. Но одно дело – на троих-четверых горшок напарить, а другое – на прорву здоровых парней, которые всегда едят, словно последний раз в жизни.
А Матрела только посмеивалась, мол, ничего, девоньки, пообвыкнетесь.
На счастье «девонек», тяжёлую работу – выносить помои, таскать воду и дрова на истоп – поручали молодшим послушникам. Но хлопот всё одно была прорва. И к вечеру употевшие, раскрасневшиеся работницы только и мечтали, что об отдыхе.