Пленники
1.
Моего друга звали Осип. Он был человек, как принято говорить, «старой закалки». Еще в самом начале его сольной карьеры поклонница подарила ему старинную скрипку работы Страдивари. Он так ее и называл: Большой Страд – и никогда с нею не расставался. С тех пор прошло уже тридцать лет. Совпало: ровно столько было мне, когда мы познакомились.
Он сел в кресло и, подобрав под себя ноги, обхватил колени руками. И снова зазвучал его тихий тенор:
– Когда я слушаю свою любимую симфонию, то закрываю лицо руками. Тогда сам маэстро восстает из мрака беспамятства. Он смотрит на меня беспощадно и грозно. Он знает страшную мою тайну – я перестал слышать музыку. Уши дарованы нам, чтобы мы могли знать чудо музыки. Когда затворились мои?
Я молчал: мне нечего было ответить. Утешать его не хотелось. Нужно было просто выслушать.
– Музыка! Когда я перестал тебя слышать? Знаю, услышь я тебя по-настоящему снова, услышь я один лишь такт, одну только ноту – для меня бы все преобразилось. Мне было даровано слышать, но теперь – нет. И вот я один, я ставлю пластинку и закрываю лицо руками, и ничто больше меня не отвлекает. Симфония подступает все ближе, входит в мои поры – но просачивается сквозь меня, как сквозь воздух. Я стал для нее проницаем. А ведь меня до сих пор считают виртуозным исполнителем. Первая скрипка!.. – с горькой улыбкой сказал он. – Но на деле я лишь хорошо отлаженная машина.
Он умолк. Ухмыльнулся:
– Помню, в детстве вырабатывая постановку пальцев, я очень гордился тем, как мои руки сразу, почти мгновенно отрабатывают движение. Так сказать, схватывают на лету! Где ты такое сейчас встретишь? Это тяжелая работа – ставить скрипачу руку. Столько нервов. Это досталось мне от матушки. А теперь мне нечем гордиться. Пятнадцатилетний Александр, мой ученик, слышит музыку лучше меня. И это несмотря на всю практику, на десятилетия труда… Ты знаешь мою историю, знаешь, как меня окружило одиночество. Словом, я устранил все, что мешало мне заниматься музыкой, – брови его собрались на переносице и поползли вверх, говорить он стал почти шёпотом, но крича: – Помнишь, как я рассказывал тебе о своей супруге? О том, как мы с ней ссорились? Как она ушла от меня с маленьким ребёнком? Как я остался один и все считали, что я сопьюсь? Но я и капли в рот не взял! Я просто играл и играл и играл… Концерты, гастроли по всему бывшему Союзу, гастроли в Венецию, Прагу, в Америку, чтоб её!.. И все это – ради чего? Как ты считаешь?
Я закрыл на секунду глаза, чтобы не дать Осипу видеть мое недовольство. Он все-таки старше, и он человек ранимый. Я ответил:
– Ради музыки?
– И я так думал. Но нет. Мы, музыканты, всего лишь люди. Сам маэстро не оставался один. И Моцарт. У всех были близкие люди, у всех! А я – я жалкий раб своей страсти. Ради нее я своей холодностью оттолкнул, одного за другим, всех близких. Странно, что ты сейчас здесь, мой друг. Но, может быть, тебя интересует единственная моя ценность – Большой Страд?! Шучу, шучу, – он рассмеялся, помолчал и продолжил:
– И вот я закрываю глаза, слушая Девятую. И передо мной предстает грозный лик маэстро. Он смотрит на меня, он знает о моей глухоте, помнит, как я тогда его слушал… Он понимает, что я дурачу своих слушателей. Знает, что я не способен ничего исполнить. И что я стал автоматом. И все ради страсти… Не слушай старика, милый друг, он всегда несет чушь!
Признаюсь, было трудно слушать его жалобы, и чем больше он говорил, тем больше разрасталась его тень на зеленой стене, страшная тоскующая тень безнадеги; тем больше я видел, что ничем не могу ему помочь.
– Почему так? – спросил я.
– Не знаю, – ответил он и закрыл лицо руками, одними пальцами касаясь лба, глядя меж пальцев на меня. Робкая надежда, уже гаснущая.
И был у него жалкий вид, с этими его длинными, почти паучьими пальцами – такие бывают только у скрипачей и художников. Он обвил ими виски, от этого высокий лоб стал еще выше и острые черты лица еще сильнее обострились. Мне хотелось подбодрить его, предложить выпить и увести разговор прочь отсюда, прочь от него самого, чтобы он не причинял своей правдой боль себе и мне, чтобы он хоть сейчас, со мной...
Он молча смотрел на меня, а я скользил взглядом за его плечом, сквозь занавески. Там плескалась асфальтовая река. Автомобили заполнили ее: вот-вот выйдет из берегов. Я переборол себя, заставил смотреть на друга.
Мои догадки оказались верны. Нужно было сделать единственно возможное – сказать другу правду. Таков был мой долг. Я знал правду. И потому нарушил молчание:
– Может быть… – предположил я, – дело в том, что ты не в ладах со временем?
– Как это – не в ладах со временем? – он вскинул брови.