Я работал над ней, окруженный теменью, пока воздух в комнате не стал прозрачным, пока не проявились углы мебели. Тогда же заревела дорога: первые автомобили принялись буравить мой слух моторами, и я был уже не в состоянии писать.
Тогда я лег спать. Когда под вечер я проснулся, ее со мной уже не было. На столе лежала записка:
«Вернусь завтра вечером. Тогда, пожалуйста, удели пару часов мне, а не своей рукописи.
Совсем забыла! Осип передавал тебе привет и просил зайти, чтобы… он просил тебе не говорить, зачем».
Осип был торжественен и молод. Он сказал, встречая меня в дверях:
– Мой дорогой друг! Поздравь меня! Вчера я принял самое главное решение в моей жизни: я отдал Большого Страда Саше, моему лучшему ученику.
– Отдал? Ты… Отдал скрипку работы Страдивари пятнадцатилетнему мальчику?!
– Выше нос, мой милый! Этот пятнадцатилетний мальчик еще себя покажет. Отдал скрипку – и Бог с ней… Слушай, а я ведь знал, что ты придешь! Знал, что сегодня, что вечером. Жанна забывчива, но не глупа. Мы случайно встретились на улице, когда она шла к тебе.
Осип не знал, что я не сплю ночами. Он вообще мало знал меня, хоть я постоянно ему о себе рассказывал. Хотя говорить о себе он любил и поддержать разговор умел, он погружался в транс, когда я заговаривал о себе, и ничего, кажется, не слышал. Так не слышал он шум дороги.
– Пойдем. Нам нужно выпить за талант моего ученика. Именно нам с тобой.
– Я же его даже ни разу не видел.
– Вот поэтому и нужно. Ты понимаешь, милый друг, тут такая штука… Я расскажу тебе о своем сне, и ты поймешь меня. И еще – этот мальчик настоящий гений. В нем я нашел свое продолжение.
– Ну, если ты настаиваешь…
Мы расположились на кухне. Открывая коньяк, Осип молчал. Мне пить не хотелось, я знал, что этой ночью не смогу работать, что утром будет болеть голова. Но это было нужно другу.
– Мой сон, – сказал он, – был об этом мальчике. Александр играл на скрипке, и из-за его спины на меня смотрел сам маэстро. Он просто стоял там и смотрел на меня, улыбаясь. Он был счастлив.
– И это все?
– Это все. Это второй раз, когда я вижу его во сне. Прежде он приснился мне, когда мне подарили Страда.
– И проснувшись, ты решил отдать ребенку бесценную скрипку? А на чем сам ты будешь играть?
– После Страда? Больше ни на чем. После него нет смысла играть на других скрипках, просто поверь мне. Мы так срослись с ним, что я не смогу выносить звучание других инструментов у себя под пальцами.
– Боже, ну ты и дурак… – сказал я.
– Так выпьем же за дурость!
Мы выпили. Он в который раз рассказывал историю о том, как стал музыкантом, и я слушал, правда, вполуха, потому что у меня в груди скреблась моя рукопись, моя Вещь. Она просилась на бумагу, она сулила завершиться сегодня, она собиралась у меня в мозгу воедино.
– …а мама ненавидела мое пиликанье. Не знаю, как – но она всегда знала, где я сфальшифлю, и кривилась перед тем, как звучала неверная нота. Она слышала следующую мою ноту. Как? Мистика! Ну да ладно. Дела давно минувших дней… – на этом он остановился, чтоб опрокинуть стопку коньяку. – А через год учебы в Германии я вернулся и первым делом, еще стоя на пороге, сыграл без единой ошибки Чакону Баха. Соседи на лестничной площадке вышли и слушали. Мама бросилась меня обнимать. И мне на миг показалось, что пальцы ее здоровы. Сердце радостно забилось: неужели – она сможет играть снова? Ах, если бы она смогла играть! Я всегда знал, что мне не превзойти ее таланта. Она знала.
Мы молчали в тишине, в свете бра. Из крана монотонно капала вода. На этом месте – я был уже весь внимание – я знал, какой будет следующая фраза. И он сказал это:
– Но я ее превзошел…
Но тут добавил:
– А меня превзойдет Саша.
Мы снова молчали, слыша друг друга, но потом кто-то из нас заговорил на отвлеченную тему, и рукопись снова забилась в груди, заскреблась, заерзала: выпиши меня! – и тогда уже я не слышал Осипа, я хотел одного: писать. Я вырвался из его квартиры под каким-то предлогом, зашагал по темной, бессонной улице, глядя себе под ноги, шепча слова. Мне хотелось писать, я уже сконструировал план концовки, ночь помогала мне мыслить. Я был трезв как никогда. Раз или два задел плечом прохожего. Что-то намоталось на мою ногу, я тряхнул ею, оно не отставало. То была ленточка в красно-белую полоску, та самая, с которой я поздоровался недавно за руку.
И тут я понял, что не услышал ее сейчас.