– Тысячу лет спустя эти места стали называть средней полосой России.
– Максим, – подаёт голос Калима. – Как-то ранним утром на палубе ты сказал, что отвечать на вопрос – это твой долг. Я тогда не поняла: кому?
Я чувствую дискомфорт и ущербность своего положения: сижу, развалясь на грунте, а они нависли надо мной и чего-то требуют.
– Вряд-ли это имеет какое-то отношение к тебе, Калима, – пытаюсь огрызнуться, но сам чувствую неуместность грубости. – Долг – это вопрос совести, а не принуждения. Человек всегда в долгу перед тем, кого любит, кто ему необходим.
– Максим, – неожиданно вступает Светлана. – А с чего у нас всё началось?
– Началось? – я удивлён. – Что началось, Света?
Вижу, как все подтягиваются к нам. Маша с Наташей, да и Дзю, уже сместились в нашу сторону.
– На судне, после рассказа о кухарке и мельнике, – вдруг вспоминает Герман. – Ты признался, что кухарка замуж так и не вышла. Тебе это она сама сказала. С этого всё началось?
– Двадцать лет назад, – поддерживает его Света. – Я и слов таких не знала. Давай, Максим, расскажи историю о нас.
Вот когда я почувствовал ужас! Позабыв о травинке, я двумя руками опёрся о землю, чтобы не упасть. Сбылось! Сбылось пророчество ведьмы: три разных вопроса об одном. И в одном из спрашивающих – она. Значит, вот оно: ещё одно звено Большой Цепи!
Наверное, я изменился в лице, потому что девушки, словно по команде, склонились надо мной, потом, наверное, удивившись синхронности своих движений, переглянулись.
– Максим, – прорывается ко мне спокойный, уравновешенный голос Калимы. – Ты в порядке?
– Более чем, – хриплю в ответ. – Не пугайтесь, ребятки, обычное дежавю, только очень яркое. У меня такое впечатление, что эту сцену мы уже переживали, и не единожды.
– Может, расскажешь? – настаивает Калима.
Её слова уже не застают меня врасплох. Я почти пришёл в себя и догадываюсь, чего она хочет. Она думает, что, вспоминая своё прошлое, я сумею подглядеть наше будущее. Что ж, у меня тоже есть такая надежда.
Я смотрю на кухонные агрегаты и понимаю, что моим намерениям помочь женщинам привести посуду в порядок не суждено будет сбыться. Впрочем, это обычная судьба подавляющего большинства благих намерений.
– Это было совсем недавно, – начинаю я свой рассказ. – Ещё в этой жизни, в среду…
IY
И была среда, и был лёд, и туман, и холод. В глазах – песок, в голове – каша, вдобавок слегка мутило. "Это от недосыпания, – напомнил себе Максим. – Потому что – среда. Вот только холод – это другое. Холод – это от печки. Вернее, от её плохой работы. Работа на грани её отсутствия. Холодно…" Вообще-то печек – две. Одна тут, впереди дует, безуспешно пытаясь согнать изморось с лобового стекла. Другая – там, позади, и, судя по жалобам пассажиров, справляется с холодом не лучше. Холодно… что они в этом понимают? Дышат так, что машина льдом изнутри покрывается, и ещё жалуются. Им-то что? Подышали и двинулись дальше, а у него ступни будто вмёрзли в ботинки, вместе с носками.
Стадия "пятки в огне" пройдена часа полтора назад. Теперь, по ощущениям, сплошной носочно-ботиночный ледовый монолит.
Он подъезжал к "двум столбам", позади три ходки на Седьмой. Считай рабочий день, вернее, ночь, позади. Остаётся без приключений добраться до гаража, сдать машину и домой, к Танечке. А там и жизнь начнётся: чай с пирогами-оладьями, укол Наденьке… или сперва укол, а потом чай? Максим озабоченно глянул на бортовые часы: пять минут шестого.
"Успею!… Да ну его к лешему, этот чай, сделаю укол и к жене под одеяло – греться, спать: после обеда ещё две ходки, а потом пережить четверг".
В пятницу – выходной, Седьмой не работает.
Отоспимся. Отогреемся.
Суббота, воскресенье – это пустяки, семечки: по одной ходке утром и вечером. Вот понедельник – другое дело, страшное. С одиннадцати вечера воскресенья до часу дня, и без всякой надежды на сон. "Да и как выспишься: Наденька болеет, укол каждые четыре часа, да и Татьяна вот-вот сляжет. И весь сон – урывками, будто в склепе живу: ни разогнуться, ни выпрямиться". И так до пятницы. Но сегодня среда.
И до пятницы ещё больше суток…
Он осознал сумятицу мыслей и, чтобы придти в себя, растёр переносицу: так и до глюков недалеко…
"Глюки – они же галлюцинации – это не страшно. Просто их надо вовремя распознавать. И никому о них не рассказывать. Вчера, например, – стадо обезьян.
Я ведь ясно видел, как они перебегают с места на место, держась на самом краю освещённого фарами участка дороги. Или, ещё пример, как я искал замок на воротах гаража. Ведь минут пятнадцать искал! И нашёл. Едва на свой рейс не опоздал, люди уже ждали… Или когда крем для бритья положил на зубную щётку. Глюки – это от усталости. Вот послезавтра и отосплюсь. В пятницу рынок не работает. А зря. Будь моя воля, я бы и по пятницам ездил. Кто выдумал эти праздники? На кой ляд они нужны? От чего отдыхать: от попыток свести концы с концами? Так ведь тем более не сойдутся, если дома сидеть…" Максим опустил руку и пощупал оттопырившийся от выручки карман куртки. Ему хотелось остановиться и пересчитать деньги, но учёт поступлений – это для Татьяны, пока он чай пьёт. Да и немного удовольствия сортировать и разглаживать мятые, надорванные, а порой и подклеенные рублики и двушки…
Максим вернул руку на руль и сказал вслух:
– Мусор… хоть бы кто двадцатку положил!
И вся его жизнь теперь зависит от этого мусора. А если жизнь зависит от дерьма, то и сама жизнь…