Максим промолчал.
– Но что мы будем делать? – настаивал Герман.
– Мы ляжем спать, – уверенно ответил Максим. – Доберёмся до наших бочек, посмотрим на следы вездехода и хорошенько выспимся.
Y
Весь путь к реке я мечтал только о том, как подойду к берегу и с размаху, с грохотом, так чтобы эхо от одного горизонта до другого докатилось, ударю своей поклажей по песку.
Я чувствовал себя вьючным животным.
Я изнемогал под тяжестью бочек и якорей.
Бочек было шесть. Мы их расположили в ряд, боками друг к другу, связали лентами от наших рукавов, штанин и остатков разделанного на полосы рюкзака. Получилась довольно крепкая конструкция, у которой я сразу обнаружил два крупных недостатка: она имела немалый вес и немилосердно жгла голову и плечи. Для моей ненависти этого было больше чем достаточно. Отсюда и такие странные желания…
Но, как всегда, всё вышло совсем иначе. Я сделал один единственный шаг в реку, и тут же по пояс погрузился в ледяную воду. Течение сбило меня с ног, и мне удалось лишь частично исполнить свою мечту: эффектным броском освободить плечи от тяжести. Нам повезло, что с плота упал один из якорей: двадцатиметровый трос быстро размотался, плот ещё метров десять протащил за собой камень и остановился.
Я вылез на берег и вместе со всеми прошёл эти тридцать метров. Конечно, Герман – мот. Сорок метров превосходного троса у него ушло на обвязку двенадцати пустых, брошенных нами бочек. Как это Дзю разрешил?
Я смотрел на подрагивающий под напором мощного течения плот и надеялся, что импровизированные верёвки выдержат: кожа, брезент, прочная синтетика. Они не могли размокнуть и дать слабину на узлах и обвязах. Так что за крепость самого плота я не опасался.
Больше сомнений вызывало управление. У нас не было ни шестов, ни вёсел. А мне совсем не улыбалось выбирать из двух зол: быть затянутым в конце пути течением в тоннель, или спасать в ледяной воде инвалида Германа и Светлану, которая, по её словам, плавала не намного лучше, чем готовила. Пришлось изобрести якоря: два тридцатикилограммовых булыжника размером чуть больше футбольного мяча, обвязанных сеткой троса.
Мы подошли к плоту, но Светлана не остановилась – прошла дальше по течению, скрылась за камнями.
Воспользовавшись её отсутствием, мы с Германом немедленно разделись и, вздрагивая от ледяных брызг, осторожно вошли в воду.
Когда Светлана выпорхнула из-за камней, мы уже успели разложить на гофрированной палубе плота обувь для просушки и облачиться в комбинезоны: шорты и рубашки с короткими рукавами. Детский сад после водных процедур…
Бутербродов больше не было, таблеток спецпитания тоже. Светлана в последний раз обработала мне лицо остатками мази, и мы разместились на плоту: каждому по две бочки.
Я поднял якорь. Течение быстро затянуло нас на середину реки, и оставалось только наблюдать, как стремительно уносятся назад изрезанные многочисленными фиордами и заливами берега. Теперь от нас ничего не зависело.
– Не проморгать бы палатку… – проговорил Герман.
– И не утонуть, – не удержался я. Как же не подбодрить товарища? – И чтоб не съели…
– Перестань, – попросила Светлана. – Всё хорошо…
Она сидела на корме, к нам спиной, и смотрела на горы.
– Ниже голову, Света, – я всё никак не мог разобраться, чего во мне больше: злости или страха. – Может показаться, что всё позади. Это не так. Пока есть живые – есть, кому умирать.
– Да ты оптимист! – натянуто рассмеялся Герман.
– Мне всё равно, – неохотно выдавливаю из себя. – Я лишь пытаюсь спасти остатки экспедиции.
– Раньше ты лучше подбирал слова, – обижено заявила Света.
– Раньше я надеялся, что вы, когда слушаете, слышите.
Я обрываю себя на полуслове, досадуя за нечаянную вспышку гнева. И в самом деле – ничего не кончилось. А значит, по-прежнему от психологического климата будет многое зависеть. И мне ещё не скоро можно будет поделиться с ними своими оценками последних событий.
Они молчат.
Правильно. А что они могут сказать? Что из-за их азарта погибли люди? Всего лишь спортивный интерес: мы сбегаем и посмотрим… и четыре человека долой.
Я беру канистру, наклоняюсь к воде и наполняю её. Потом поднимаю повыше и всю, без остатка выливаю себе на голову. Прямо на кепку.
"Остынь, Максим, – говорю себе. – Они не виноваты. И тебе это известно".
– Ты не можешь нас винить в гибели Наташи и Сергея, – нерешительно подаёт голос Герман. – Как получилось, что погибла Маша, мы не знаем. Но Игорь сам виноват.
Монстры погнались за нами только после его стрельбы…
– Замолчи! – чёрная злоба, поднимаясь изнутри, сбивает дыхание и распускается удушливым цветком ненависти. – Исключительного мужества был человек. До самого последнего мгновения боролся со своим страхом. В одиночку. Никто ему не помог!
Я задыхаюсь. Опять разболелись раны на лице. Слёзы туманят такой ясный всего минуту назад горизонт.
– Дзю – настоящий боец! – я опускаю голову; чувствую подавленность и пустоту.
Приступ бешенства уходит, отпускает, открывает дорогу разуму. Стыдно…
– Извините, – бубню себе под нос. – Погорячился.
– Бывает, – снисходительно соглашается Герман, и моя злость немедленно вспыхивает с новой силой.
Света молчит.
Мне приятно её молчание. Оно даёт надежду, что она что-то понимает, или хотя бы пытается понять. Ко мне опять вернулся мой давешний приятель – одиночество. И сразу потеснил вчерашнюю любовь и позавчерашнюю дружбу…