– Примите дар, Еленира Мечиславовна, от жениха вашего, – степенно поклонился он.
«А что же сам-то Лунь не приехал? Хоть бы одним глазком на женишка взглянула, – чуть не брякнула Еленька и злорадно пожелала своему отсутствующему нареченному: – Хоть бы тебя паралич разбил, пень трухлявый».
Потом пекли караваи, дошивали подарки жениху. Еленька сделала пару стежков на поясе, который должна была собственноручно вышить мужу, и с легким сердцем отдала работу сенным девушкам. Мать была хотела в очередной раз отвесить ей оплеуху, но Еленька вспылила, наговорила гадостей, и мать, испугавшись, что скандал услышат гости, замахала на дочь руками и от греха подальше ушла из Еленькиного терема. А Еленька уселась у окошка злобно щелкать орехи и испепелять взглядом глупых мух, бьющихся в стекло и никак не понимающих, почему их побег на свободу каждый раз оканчивается фиаско.
Вечером Еленьку отвели в баню, где ее долго чесали, мыли с разными травами, накладывая обережные чары. До отъезда оставался день с небольшим.
После баньки Еленька разлеглась в своей постели. Посмотрела в окно. Туча, подсвеченная месяцем, напоминала петуха. Петух споро бежал по небу и склевывал рассыпанные зерна звезд. Еленька зевнула. Скучно. Сенные девушки, утомленные сборами невесты, уже легли спать. Нянюшка дошивала пояс, брошенный Еленькой.
– Няня, расскажи хоть чего-нибудь, – попросила Еленька.
– А и расскажу, – охотно вызвалась старушка. – Про Бову-королевича?
– Не хочу. Сто раз слышала.
– Так, может, про Еруслана храброго?
– Не хочу. Все надоело. Хочу новое что-нибудь.
– Где ж я тебе новое возьму? Вот если бы зимой старая Квасена-сказительница не преставилась, она бы тебе рассказала. Ох и сказок много она знала! А я что?
– Скучно, – капризно шмыгнула носом Еленька.
Новая мысль пришла ей в голову.
– Нянька! – загоревшись своей идеей, приказала она. – А позови-ка сюда этого, который яремный.
– Которого?
– Молодого. Огнедаром зовут.
– Ладно ли на ночь в девичий терем мужчину звать? – усомнилась нянька, но Еленька уже свела грозно брови.
Нянька тут же припомнила наказ воеводы не супротивничать Еленьке, а выполнять ее капризы. Очередного скандала не хотел никто. Старушка, кряхтя, поднялась с лавки и пошла искать княжича.
Еленька посмотрела в красный угол. Оттуда на нее сурово взирали вырезанные из дерева Даждьбог и Перун Златые усы Серебряна голова. Но Еленьке укоры богов были нипочем. Она зевнула, сотворила оградительный знак, чтобы через рот в нее не вошел нечистый, и приготовилась к развлечению.
Огнедар, которого Еленька не видела больше суток, но время от времени вспоминала, вошел и, казалось, заполнил собой всю горницу. Еленька, воспоминания которой оказались блеклыми по сравнению с живым образчиком мужественности, смутилась и укрылась одеялом по шейку.
– Вот, Огнедар, – не то пожаловалась, не то разъяснила ему нянька, – хочет хозяйка твоя сказок, а мои все знает. Скучно ей, видите ли.
– Добрый вечер, Еленира Мечиславовна, – бросив на капризную красавицу огненный взгляд, сказал княжич и без спроса уселся на лавку.
– Нянька, принеси-ка нам кваску с ледника, – попросила Еленька. – Что-то пить захотелось. И доедков разных: орешков там, ягод засахаренных. А то что же за сказ без угощения?
Нянька всплеснула руками, хотела было выбранить воспитанницу, потом вспомнила, что мучиться ей остается лишь сутки, и с ворчанием поплелась за квасом.
Еленька осталась наедине с княжичем. Она посмотрела на мужчину и поерзала в своей постели.
– Огнедар, – кокетливо пожаловалась Еленька. – Скучно. Расскажи сказку какую-нибудь. Ты ведь умеешь красиво сказывать.
Огнедар подвинулся на скамейке ближе к Еленьке. Сердце у Еленьки забилось, как пойманный мышонок в кувшине. Глаза княжича были совсем темными, но порой в них вспыхивал отблеск свечи, и они, казалось, загорались от этого своим собственным светом.
– Разве ж я сказитель? – усмехнулся он. – Меня Серебряный Лунь на другое подрядил.
– А разве ты не должен все делать, что я тебе скажу? – удивилась Еленька. – Тебя же мне в подарок отдали.
Глаза Огнедара вспыхнули. Еленька поняла, что что-то не то ляпнула, но нахмурилась и заупрямилась. Извиняться она не любила. Огнедар скрестил руки на груди.