Я им всё уже отдал, а они всё не верили. И утюг горячий на живот, и кипятильник в зад — всё было. Только на третьи сутки умер. А теперь, задним числом, подумаешь, всё в прошлом.
Конечно, и эти восемнадцать лет в аду не мёд. Так хоть порядок был. Черти шутить не любят. Видел я одного, бывшего вора в законе. Начал свои правила устанавливать, над окружающими издеваться. Вот ведь натура, а? На земле-то его мочканули уже, довыпендривался. Кажется, всё уже, в ад попал, все равны вроде бы. Так нет, и здесь ему надо равнее других быть.
Ухватили болезного крюком под ребро — и на сковороду потащили. У них это в момент! Сидел бы лучше и не высовывался. В аду волну гнать — вредно для здоровья. Хотя вы это лучше меня знаете. С вашим-то восьмидесятилетним опытом.
А вы, простите за любопытство, кем были в тридцать третьем-то? А-а, секретарём! Райкома, да? Так вы, значит, не с голоду умерли? Да и сами, небось, голод-то помогали организовывать?
Да что вы кидаетесь-то? Я разве осуждаю, что ли? Понимаю, время такое было. К всеобщему счастью шли. Если враг не сдаётся, его уничтожают. Был бы я сам ангелом, не сидел бы тут сейчас с вами.
Мне что инкриминировали? Сказали, обманом деньги из народа выкачивал. Сто шестьдесят пенсионеров из-за меня самоубийством покончили. И ещё тысяч восемь с голоду умерли. Но я-то откуда мог знать, что к таким последствиям дело придёт?
Возможности внезапно открылись, не отказываться же! Ну, сколотил состояние, только бы жить да радоваться. Нет, не успел за бугор свалить. Казанская братва отловила. Три дня мучили, страшно вспомнить.
Да, в аду-то можно жить было. Говорят, кого-то поджаривали, кого-то замораживали. Но это же настоящих злодеев в первую очередь. Тех, кто собственноручно пытал-убивал. Мы-то с вами долго ещё своей очереди ждали бы.
Тем более, что всё новых и новых доставляли, и всё внеочередников, прямо как на земле ветеранам войны. Жрать-то, конечно, хотелось, так ведь не умрёшь с голоду-то. Умер уже, дальше некуда.
Да, а теперь смотрите-ка, хуже ведь, гораздо хуже стало. Как объявили, что ад переполнен и нас в эту пустыню переправляют, я даже обрадовался поначалу. Хоть и неизвестно, когда до тебя очередь дойдёт, а всё равно мучений ждать неприятно. Попробовал уже раз, знаю, что это такое.
Так ведь никак не ожидал, что так-то обернётся. Что никто тут за порядком следить не станет. Самоуправление, блин. На хрена такое самоуправление, когда урки сразу всю власть захватили.
Теперь если даже и повезёт какую ящерицу поймать, так и съесть не успеешь, эти тут как тут. Нюх у них на любую живность. Дня три назад тушканчика поймал, да съесть не успел. Эти уже тут как тут: «Понятия забыл? Всё, что поймал, пахану неси! Он потом на всех по-справедливости делить будет.»
Знаем мы эту справедливость. Ногами изметелили, всё по рёбрам, да по почкам, гады. Ничего, смеются, не сдохнешь! И так уже жмур, дальше некуда!
А вы не слышали, ад расширять не собираются? Может, забрали бы нас обратно, что ли?».
— Ну, молодец, Дашуня, порадовала, — сказал Боб, поднимая глаза от экрана. — Где же это ты такое откопала?
— А там ссылка есть, — девушка наклонилась к Бобу, — я закладку оставила. Там много ещё всякого. Но мне только этот рассказ понравился.
— И у меня рассказик есть, — сказал Эндрю. — Хотите прочитаю?
— Давай, — отодвинул от себя компьютер Боб.
Эндрю принял комп из его рук и начал читать.
«Братец-кролик не любил пахать. Но приходилось. Заставляли. Иногда пахали на нем. Другие кролики. Которых тоже заставляли пахать.
Бывали в жизни братца-кролика и приятные моменты. Подвернется крольчиха с аппетитным задком — тут уж братец-кролик своего не упустит! Прижмет где-нибудь в уголке, оседлает, глаза от удовольствтя к носу сбегутся, уши горят — счастливчик!
А на ушах уже блохи свои блошиные свадьбы справляют. Кроличья кровь, как вино, на этих свадьбах рекой льётся. Да кролик-то этого не замечает — у него у самого праздник!
Жалко, недолгий. Утром опять пахать. И не пахать нельзя. Сам с голоду околеешь, да и детишки перемрут. А их-то вон уже сколько настрогал.
Да и попробуй только строптивость проявить — съедят. Оно, конечно, так и так съедят в конце-концов. Так ведь не сейчас же. Не сию минуту. А где-то в отдалённом неясном будущем. А пока приходится пахать, пахать, пахать.