Ох, как хорошо знал я эту дорогу! Плавно изгибаясь к юго-востоку, она взбегала все выше на плато Пионеров, врезалась в нагромождения бурых скал, а сейчас, за поворотом, я увижу над отвесной скалой обелиск в честь первооткрывателя Дубова и его товарищей. Вот он, обелиск,-белокаменная игла, проткнувшая низкое, сумрачное, клубящееся небо. Небо моего детства, слепое небо Венеры, на котором никогда не увидишь звезд, а солнце проглядывает лишь слабым и тусклым красноватым пятном.
И странный, высоко поднятый горизонт - будто ты на дне гигантской чаши, хотя это вовсе не так, - теперь он кажется мне странным, я отвык от сверхрефракции венерианского воздуха. А там дальше, слева, если присмотреться, - белые корпуса промышленной зоны, и башни теплоотводных станций, и скорее угадывается, чем виден золотистый купол Венерополиса, столицы планеты.
Сколько же мне было тогда? Лет пять, наверное, или шесть... Мы ехали с отцом в Венерополис и заранее условились говорить не вслух, а по менто-системе - направленной мыслью. Вначале мне было интересно - я не сводил глаз с отца, и мы проверяли, правильно ли я понимал его менто, - а потом наскучило. Я вертелся на сиденье и порывался хватать рычаги управления, а за окнами вездехода привычно высверкивали толстые разветвленные молнии, и вдруг меня словно бы пригвоздило к месту повелительное отцовское менто: "Смотри!" - "Куда смотреть?" - спросил я недоуменно и тут же увидел, как местность застилает серая пелена. Колыхались неясные тени, они протягивали руки, будто нащупывая нашу машину. Я вспомнил злых великанов из сказок Ренна и, кажется, заплакал от страха. Отец притянул меня к себе и сказал вслух: "Это начинается черный теплон. Не бойся, мы успеем уйти от него". Хорошо помню: я сразу перестал бояться, только смотрел во все глаза, как сгущаются и чернеют тени, а рука отца все лежала у меня на плече, и отец выжал из машины полную скорость, мы мчались бешено, и было совсем не страшно, только жутковато немного. Потом, уже перед самыми шлюзовыми воротами Венерополиса, нас обступила плотная тьма, и что-то затрещало снаружи, за окном мелькнуло голубое пламя, и стало жарко, будто воздух в машине раскалился... Тут мы въехали в шлюз, ворота сразу захлопнулись за нами, и отец вынес меня на руках. Лицо у него было не такое, как обычно, - все в резких складках, по щекам катились крупные капли пота. А вездеход был весь оплавлен, он шипел под струями воды и окутывался паром.
Помню еще, когда теплой пронесся и восстановилась радиосвязь, запищал вызов, и на экране отцовского видеофока возникло лицо матери. Глаза у нее были расширены, и она, увидев нас с отцом, только и смогла произнести: "Ох-х!" - "Все в порядке, Мария, - сказал отец. - Мы успели проскочить". "Не знаю, зачем тебе. это понадобилось, Филипп, - сказала мать. - Я же предупреждала, что надвигается..." - "Все в порядке, - повторил отец. - Мы проскочили, и малыш теперь знает, что это такое..."
Никогда не забуду своей первой встречи с черным теплоном - вихрем, сжигающим все на своем пути. Черные теплоны постоянно бушуют в ундрелах - низких широтах,- но и сюда, в полярную область, нередко докатываются наиболее бешеные из них...
Я ехал по плато Пионеров. Теперь по обе стороны дороги простиралось желтое море мхов. Могучие заросли кое-где захлестывали дорогу, и тогда приходилось пускать в ход резаки.
Желтые мхи Венеры! Пейзаж, знакомый с детства. Они, эти мхи, подступали к самому куполу моего родного поселка - Дубова. И, как когда-то в детстве, я увидел комбайны, тут и там ползущие черными жуками по желтому морю. Ничто здесь не переменилось...
Вдали, на юго-западе, проступала в лиловой дымке невысокая горная гряда, за которой лежало дикое плато Сгоревшего спутника. Туда мы тоже ездили как-то раз с отцом - с отцом и другими агротехниками, - это было незадолго до моего отлета на Землю.
Ничто не переменилось, но что же, в таком случае, заставило тысячи колонистов чуть ли не штурмом брать наш корабль?..
Последний поворот - и дорога устремилась прямо к главным воротам поселка. Что это? Купол не светится, как обычно, золотистым светом, он круглится землистотемным курганом, а дальше, где бушевал прежде разлив желтых кустарников, уходила вдаль угрюмая черная равнина. Я увидел там комбайны и фигуры в скафандрах.
И тут только до меня дошло, что это - следы теплона. Да, здесь недавно промчался черный теплой - он выжег плантации, оплавил антенны на куполе. Потому и обычных молний сегодня не видно. Ну конечно, после теплона несколько дней не бывает атмосферных разрядов.
Но почему погружен в темноту поселок? Ведь куполу не страшен черный теплон... В моем воображении возник мертвый поселок, и меня продрало холодом ужаса.
Спустя минуту или две я въехал в ворота. В шлюзе было полутемно. Выйдя из вездехода, я услышал маслянистое шипение, а затем чей-то голос:
- Придется подождать.
Я испытал облегчение: живой голос!
- Что у вас случилось? - спросил я.
- Авария на станции. Приходится шлюзовать гидравликой.
Я подождал, пока закроются ворота и дыхательная смесь вытеснит ядовитый наружный воздух. Потом, сбросив скафандр, вышел из шлюзовой камеры на главную улицу поселка.
Тут и там тускло горели аккумуляторные лампы. Я шел, почти бежал по пустынной улице, мимо белых домиков с палисадниками, в которых темнели кусты молочая, мимо компрессорной станции, мимо черного зеркала плавательного бассейна на центральной площади. Было сумеречно, над прозрачным куполом клубились бурые облака. Двери домов были распахнуты, дома казались нежилыми, покинутыми. Я уже не шел, а бежал, подгоняемый смутной тревогой. Вот он, родительский дом. Темные, незрячие окна в белой стене...
Я метнулся в одну комнату, другую, третью. Луч моего фонарика выхватывал из темноты стулья, кровати, громоздкое старомодное бюро, сколоченное дедом в давние времена. В моей - бывшей моей - комнате стол был заставлен штативами с пробирками, пахло какими-то эссенциями, на стенах висели карты Венеры. Все здесь было другое - будто я и не жил никогда в этой комнате, только книжные полки стояли на прежнем месте, мои книжные полки, единственные свидетели детства...