- Черт знает что! - сказал я. - Что с ним творится?
Андра не успела ответить: нас предупредили, что время разговора истекло, и мы распрощались.
Надолго остались у меня в памяти печальные глаза Андры.
Снова "Элефантина". Снова мы барахтаемся в заатмосферной пустоте, и далеко под нами - или, если угодно, над нами плывет голубой шар Земли. Где-то тамлес в пестром осеннем убранстве, и мой дом с освещенными окнами, и Андра...
Пользуясь ракетными пистолетами, мы с Робином отлетали подальше и горестно смотрели, как монтажники дырявят корпус нашего корабля, выводя наружу всякие там датчики. Невыносимое зрелище!
Корпус был измаран меловыми пометками, вычислениями и замечаниями личного характера - такая уж скверная привычка у монтажников. Мы вступали с ними в отчаянные споры.
- Варвар! - вопил Робин на монтажника, нацелившегося сверлом на обшивку. - Ты хочешь, чтобы корабль развалился в самом начале ускорения?!
- А ты бы хотел, чтобы развалился в конце? - отшучивался монтажник.
Я кидался на помощь Робину, и тут слетались другие монтажники, появлялся их главный.
- Да бросьте вы, ребята, - урезонивал он нас. - Не развалится ваша колымага. Мы же несем полную ответственность за герметичность. Сидели бы лучше в кают-компании, попивали бы себе чай с лимоном.
Все же мы сумели доказать ненужность некоторых дырок. Нам было жаль нашего корабля. Ведь к кораблю привыкаешь. Пусть он серийный, а все-таки чем-то отличается от других - должно быть, именно тем, что он наш.
Буксиры доставляли к причалу био-, пара- и прочную психоаппаратуру, и мы только вздыхали, глядя, как ящик за ящиком исчезают в шлюзе корабля. Из глубин моей памяти всплывала древняя частушка из авиационного фольклора прошлого века:
Мы летели, мягко сели, присылайте запчасти
Два тумблера, два мотора, фюзеляж и плоскости.
Наезжали контролеры из космофлота - знакомиться с переоборудованием и инструктировать нас. Мы и на них наседали. Мы предлагали им самим пилотировать корабль, набитый био-, пара- и так далее, а мы бы посмотрели, как это у них получится. Контролеры убеждали, что новая аппаратура нисколько не отразится на пилотировании, поскольку все выверено, рассчитано и согласовано с управлением. Одному такому контролеру Робин сказал, что будет держать бумагу о согласовании на пульте и в случае беды вставит ее, бумагу, в аварийный вычислитель. Контролер обиделся и сказал, что дерзость - не лучшее качество молодых пилотов. Он был совершенно прав. Не следовало обижать этого человека, который летал на кораблях - на тех, что теперь встретишь разве в музее,- еще в то время, когда мы заучивали таблицу умножения.
Как-то раз мы сидели у Антонио в уютной квартирке. Из соседней комнаты доносилась колыбельная - это Дагни убаюкивала двухлетнего сына. Судя по тому, что колыбельная то и дело прерывалась бодрыми восклицаниями, младенец вовсе не собирался спать. Он был очень похож на Антонио - такой же верткий и беспокойный. А может, вся штука была в рондро... ну, в том препарате, которым Антонио когда-то поил Дагни.
Мы пили чай с лимоном и печеньем, и Антонио громким шепотом требовал, чтобы мы говорили потише. В комнате повсюду были разбросаны игрушки, в воздухе плавала игрушечная планета, вокруг которой медленно крутилось кольцо - ни дать ни взять Сатурн.
Робин вертел в руках фигурку рыцаря в сверкающих доспехах, и вдруг - видно, на что-то случайно нажал - от фигурки осталась лишь сморщенная оболочка, и по коленям Робина запрыгали, соскакивая на пол, крохотные всадники в индейских головных уборах. Робин совладал с собой, не рванулся со стула, хотя я видел по его глазам, что его испугала неожиданная метаморфоза.
- Превратили квартиру в детский сад, - проворчал он, с отвращением глядя на скачущих индейцев.
Антонио засмеялся.
- Это Хансен привез, отец Дагни, - объяснил он. - Да вы слыхали про него - известный конструктор детских игрушек.
- Нет, мы не слыхали, - сказал Робин и придвинул к себе вазу с миндальным печеньем.
- Не может быть. Такой добродушный толстяк, похожий на Криц-Кинчпульского.
- А кто этот Криц... как дальше? - спросил я.
- Его тоже не знаете? - Антонио громко вздохнул и возвел глаза к потолку. - Совершенно дикие люди, никого не знают! Да, так вот. Прилетел к нам погостить Хансен, отец Дагни. Навез игрушек, малыш в восторге, все в восторге. Ну ладно. Гостит день, другой, вижу - он безвылазно сидит в квартире, Хансен, отец...
- Дагни, - подсказал Робин. - Мы догадались.
Антонио кинул на него тот самый взгляд, который в старых романах называли испепеляющим.
- И я ему предлагаю прогулку. У меня как раз "Оберон" стоял свободный, знаете, буксир новой серии, с контейнерами...
- Знаем, - сказал я.
- Слава богу, хоть что-то знаете. Значит, предложил ему полетать вокруг "Элефантины" - ни за что! Просто выйти в скафандре из шлюза - ни за что! "Да что ты, старший, говорю, ты даже не хочешь полюбоваться, какая вокруг красотища?" "Я уже налюбовался, говорит, когда сюда летел". А у самого в глазах страх. Да что там страх - ужас!
- Тише, не кричи, - сказал Робин.
- По-моему, это вы кричите, - сказал Антонно. Он оглянулся на дверь детской и понизил голос: - Представьте себе, так и просидел в четырех стенах две недели. Затосковал ужасно. "Не понимаю, говорит, как можно так жить - без земли, без неба, в этом черном пространстве". И улетел на шарик.
- Ну и что удивительного? - сказал Робин. - Все дело в привычке. Мы привыкли к черному небу, а он - к голубому.
- Не он, а оно, - поправил Антонио. - Человечество!
- Что ты хочешь этим сказать? - спросил я, настораживаясь.
- А то, что не надо тащить его в космос. Ну что это за жизнь - вечно в скафандре, в чуждых условиях...
- Погоди. Во-первых, Хансен с его страхом перед космосом - отнюдь не олицетворение человечества. Во-вторых... а, да что говорить!
Мне вдруг стало тоскливо. Если уж и Антонио, старый друг и единомышленник, заводит эту надоевшую песню...
- Пойду спать, - сказал я, поднимаясь.
Антонио подскочил, ухватился за клапан кармана моей куртки.
- Улисс, ты не думай, что я... Конечно, перенаселение, теснота - все это так. Но ведь не сегодня и не завтра. Какие-то резервы пока есть, на добрых полвека хватит. А к тому времени...