Надо было доводить игру до конца.
Таинственные осмотры корабля, обрывочные замечания, которые роняли мы с Робином, делали свое дело. У психологов создалось впечатление, что на корабле неладно и мы пытаемся принять какие-то меры. Психологи нервничали. Я знал со слов Робина, что Нагата потребовал прекратить эксперимент, что даже Баумгартен колеблется и только Михайлов был непоколебим. Михайлову приходилось хуже других, у него явно развивалась мания преследования, но он держался стойко - это вызывало уважение.
Я сидел в рубке и мысленно уточнял, в какой точке орбиты мы находимся, наше положение в пространстве относительно Земли. Мы с Робином ежедневно занимались этой умственной гимнастикой, требовавшей гигантского напряжения. Включить бы систему ориентации, взять несколько радиопеленгов, чтобы проверить расчеты...
Я вздрогнул от резкого стука в дверь. Это был Баумгартен. Я услышал его голос откуда-то сверху: должно быть, он, войдя, не удержался за поручни и плавал теперь по рубке. Он произнес немецкую фразу, которой я не понял. Наверно, чертыхался. Потом он ухватился за спинку моего кресла, я ощутил на затылке его частое дыхание.
- Ну, так, - сказал Баумгартен. - Ввиду некоторых обстоятельств мы решили прекратить эксперимент.
Меня охватило волнение. Никогда и никто не решался на такую штуку, какую я задумал. Но мне это было просто необходимо...
- Эксперимент закончен, - повторил Баумгартен без обычной своей торжественности. - Можно распломбировать приборы и сходить с орбиты.
- Хорошо, - сказал я. - Робин, включи, пожалуйста, свет.
Робин оповестил по внутренней связи Михайлова и Нагату, предложил зажмурить . глаза. Вспыхнул свет. Робин включил только один плафон над дверью, но все равно, даже и сквозь плотно закрытые веки свет больно полоснул по глазам.
Первое, что я увидел, когда открыл глаза, было лицо Робина, обросшее бородой. Он смотрел на меня испытующе, и я послал ему менто: "Ни о чем не спрашивай".
Прежде всего мы отодрали от себя датчики. Теперь я почувствовал прилив уверенности - как будто раньше эти проклятые датчики сковывали меня. Я снова представил себе наше положение в пространстве. Если в расчетах и была ошибка, то самая незначительная.
- Приготовиться к старту! - Моя команда прозвучала громче, нежели нужно.
Робин предложил пассажирам занять места в амортизаторах. Баумгартен не пожелал уходить из рубки и уселся в запасное кресло. Я не возражал. Это как раз соответствовало моему плану.
Робин потянулся к пульту координатора и замер с протянутой рукой, потому что я послал менто: "Не надо". Он воззрился на меня, расширив глаза. "Все правильно, Робин, все правильно!"
- Двигатели на предпусковой, - сказал я.
Поворот вправо, да, конечно, поворот вправо, соображал я, пока реактор входил в режим. Не более сорока градусов...
- Почему ты не включаешь координатор? - спросил Баумгартен. - И часы?
Я ожидал этого вопроса и был к нему готов.
- Они мне не нужны.
- То есть как - не нужны?! - Баумгартен подскочил в кресле.
- Ты сомневаешься, старший? Сомневаешься в том, что я знаю место корабля и время?
Передо мной вспыхнул зеленый глазок, одновременно коротко прогудел ревун, извещая, что реактор введен в режим. Моя рука легла на рычаг правого поворотного двигателя.
- Он сошел с ума! - завопил Баумгартен, выкатывая глаза. - Робин! Возьми управление кораблем!
Робин не шелохнулся в своем кресле. Он был очень бледен.
- Пилот Греков, ты слышишь? Сейчас же прими управление!
- Я подчиняюсь командиру корабля, - глухо сказал Робин.
- Вы... вы оба... - Баумгартен задохнулся от возмущения. - Я запрещаю!..
Вот тут-то я и хотел ему все выложить: "Вы обманным путем затащили меня сюда, на венерианскую орбиту, вы правильно рассчитали, что ни один человек не откажется пойти на какие-то жертвы ради науки, да, вы все правильно рассчитали. Кроме одного. Я не подопытный кролик. Вам не дождаться отклонений в психике, какой бы режим психополя вы для меня ни создавали. Я земной человек! Это так же верно, как то, что сейчас около шестнадцати часов пятого марта. По земному календарю! И сейчас я вам покажу, какая у меня реакция на неожиданность. Покажу, что не случайно я допущен к пилотированию кораблей всех классов. Вы увидите нашу сонастроенность, групповую психику и все такое прочее..."
Но я ничего не сказал, только скомандовал:
- К старту!
В пронзительном предстартовом звонке утонули протестующие крики Баумгартена. Я рванул рычаг. Сквозь гул прилившей к ушам крови я услышал пение двигателя. Привычная тяжесть перегрузки вжала меня в эластичную мякоть амортизатора. Я отсчитывал секунды и не сводил взгляда, с репитера астрокомпаса. Экраны по-прежнему были слепы, но я отчетливо представлял себе параболу, которую корабль описывал в пространстве.
- Пора, - сказал Робин.
Я кивнул. Остальную часть угла поворота корабль пройдет по инерции. Я включил главные двигатели.
Разгон и поворот шли нормально. Вдруг Робин сказал решительно:
- Хватит!
Не глядя на меня и не дожидаясь, моей реакции, он включил координатор. Вспыхнули экраны. Прямо по курсу, на границе Льва и Девы, возникла яркой звездочкой Земля. Диск Венеры был под нами, по нему, как обычно, ходили дымные вихри. В сетке гелиоцентрических координат мерцали серебристые точки, указывая истинный курс корабля. Вообще все было нормально.
Игра кончилась, но я почему-то не испытал торжества. Облегчение, усталость - все, что угодно, но никак не торжество. Не знаю, чем объяснить это. Я оглянулся на Баумгартена. Он выглядел постаревшим, даже просто старым - с набрякшими под глазами темными мешками, с реденькой седой бородкой, с гофром морщин на влажном высоком лбу. Он не смотрел на меня. Он смотрел прямо перед собой, на экран, на Землю. Мне захотелось как-то его утешить. Чтобы он выпрямился, сверкнул, как говорится, очами, изрек что-нибудь нестерпимо, высокопарное, черт возьми...
Нет, не было у меня чувства одержанной победы.
На Луне я первым делом пошел к Самарину и подробно, ничего не утаивая, рассказал ему обо всем.
- Ни от одного пилота у меня так не болит голова, как от тебя, Улисс, - сказал Самарин. Он встал из-за стола, загроможденного графиками, пленками и аппаратами связи, прошелся по тесному кабинету. - Ну что мне с тобой делать?