- Ах, верно, - подхватил женский голос, - я всегда это говорила.
Я оглянулся и увидел парня с зачесом на лоб и презрительно выпяченной нижней губой. К нему прислонилась плечом хорошенькая толстушка. Еще трое сидело с ними за столиком, затылок и разворот плеч одного из них показались мне знакомыми.
- Сними очки, русалочка, - попросил я. - Здесь свет не яркий.
Помедлив немного, Андра сняла очки и принялась крутить их на столе.
- А знаешь, - спешил я поделиться своей радостью, - у меня появилась сестренка - там, на Венере. Сабина! Черноволосая такая малышка, с куклой. Здорово, правда? Вместо линейной генеалогии опять появится разветвленная... Постой, кем же она тебе приходится? Ну, как это называется... кажется, золовка, да?
- Да... кажется... - Против ожидания, Андра нисколько не обрадовалась благоприобретенной родственнице.
- Ты чем-то расстроена? - спросил я. - У тебя грустные глаза.
Она выпрямилась и вскинула на меня взгляд, и вдруг я понял не знаю каким - шестым или седьмым - чувством, что случилось страшное, непоправимое. "Не надо, молчи!" - хотел я крикнуть...
- Улисс... мы столько времени не виделись, я столько должна тебе рассказать...
- Не надо, - услышал я словно бы со стороны свой голос.
- Я очень много пережила за это время...
О черт! "Столько времени", "это время" - к чему тянуть?
- Кто? - спросил я, с трудом шевеля языком. - Этот... Эугеньюш?
- Да ничего подобного, ничего подобного! - быстро заговорила она, наклонясь ко мне. - Ничего подобного не было, ты не имеешь права так думать обо мне, здесь совсем другое...
- Другое? - переспросил я. И тут меня осенило. С ошеломляющей быстротой пронеслись обрывки впечатлении, сцепляясь в одно целое, - пристальный взгляд, просверливший мне затылок, и жирная красная надпись на пленке среди формул: "Андра", и сегодняшний испуг, и поспешное бегство... - Феликс, - сказал я.
- Ни разу, ты слышишь, ни единого разу он не обмолвился о своем чувстве, да и вообще никогда мы не оставались наедине, он сторонится меня. Но ведь не скроешь... Я думала, моя поездка в Африку покончит с этой нервотрепкой. Нет. С ним прямо не знаю что творится, какие-то чудачества... да нет, не чудачества-срывы. Ты же знаешь, какой он...
- Андра, уедем отсюда, уедем, улетим в Конго, на Луну, куда хочешь, вот сию минуту, куда глаза глядят... Родная, уедем, уедем, - заклинал я ее с внезапно пробудившейся верой в спасительность расстояний. - Не говори сразу "нет", подумай, вспомни, как было нам хорошо. Андра!
Я продолжал еще что-то говорить, боясь остановиться, боясь окончательности, но уже знал, что все кончено.
Плыли корабли на фресках, уплывало короткое мое счастье, бородатый бог хмуро глядел на меня с паруса "Кон-Тики". Я умолк.
Там, сзади, трахнули кулаком по столику, зазвенела посуда, тот же раздраженный голос произнес:
- Полная бездарность, и никто меня не переубедит!
Я машинально оглянулся. Парень с презрительной губой держал в поднятой руке стакан, толстушка продолжала льнуть к нему. Тот, со знакомым разворотом плеч, повернул голову в профиль, это был Костя Сенаторов. Давно мы не виделись, но сейчас мне было не до него.
- Едоки, - сказала Андра, взглянув на шумную компанию.
Я налил вина ей и себе. Она положила на мою руку свою, сухую и горячую.
- Ты сильный, Улисс.
Еще бы, подумал я, отводя взгляд, чтобы не видеть страдальческого выражения в ее глазах. Еще какой сильный!
- Он невероятно беззащитен. И живет так неприкаянно...
- Нет, - сказал я, - не из жалости к нему ты уходишь. Уж лучше молчи...
Злость, обида, нестерпимая боль переполняли меня. Я залпом выпил вино. Кто говорил, что вино спасает от горя, приглушает отчаяние? Чепуха все это. Я сидел трезвый, как собака... как глупый побитый пес...
Молчи, Андра, не нужно ничего объяснять. Знаю, ты была искренна, говоря, что тревожилась за меня, когда я ушел в безрассудный полет. Ты не лгала, нет, нет, не лгала, когда уверяла меня (и себя), что мое примарское происхождение тебе безразлично. Но, как видно, память прочно хранит впечатления детства... воспоминание о том, как чуть было не погиб Том Холидэй, твой отец. Как бы мы ни пытались забыть, зашвырнуть прошлое в дальние, глухие углы памяти, ничего не выйдет, оно всегда с нами.
А может, не в этом вовсе дело? А просто... ну вот, совсем просто: ты исчерпала меня и уходишь к другому...
Ненавижу этого гения!
Я посмотрел на Андру. Она беззвучно плакала, наклонив голову и прикусив губу.
Жалость? Пусть жалость, пусть все, что угодно. Только не могу я видеть, как ты плачешь. Ни в чем тебя не виню. Ты такая, какая есть.
- Не плачь, - сказал я. - Ты права.
"Какой же ты мужчина?" - читал я в осуждающем взгляде бородатого бога.
"Идиот!" - потрясали копьями викинги.
"Сумасшедший!" - вкрадчиво шелестели за окном плети виноградного вьюнка.
- Ты нужнее ему, - сказал я. - Все равно у нас не жизнь, а сплошная разлука. А потом я улечу надолго, Может, до конца жизни... Не плачь. Вот, выпей вина,
Андра покачала головой.
...Я смутно помню, как очутился на этом трамплине, над ослепительной полосой искусственного снега, круто уходящей в голубую бездну. Я даже не помнил, как называется этот дивный курортный городок в гуще Тюрингенского леса и как мы туда попали.
Костя не пускал меня, он был сильнее, и я сам не понимаю, как мне удалось вырваться. Я поднялся на трамплин и кое-как закрепил на ногах лыжи и выпрямился, чтобы набрать воздуху перед прыжком...
Нет, не с этого надо начать. Не с этого.
По-настоящему хорошо я помню только, как уходила Андра. Я убедил ее, что нет смысла пропускать вечернее заседание конгресса, и она, приведя в порядок лицо, медленно пошла меж столиков к выходу. Я не смотрел на нее, но слышал каждый ее шаг. Каждый шаг-будто удар по сердцу. Ты-силь-ный-Улисс-ты-силь-ный... Потом я увидел ее в окно. Она остановилась на площадке перед кафе, в желтом костюме под распахнутым черным пальто, и оглянулась на окна кафе.
Я поспешно отвел взгляд. Подперев подбородок кулаком, я смотрел на черный борт "Челюскина", зажатый льдами. Не помню, сколько времени я так сидел. За окном стало смеркаться, в зале вспыхнул свет. Надо было куда-то девать себя. Я взял свой стакан и направился к Косте Сенаторову и его шумной компании.