- Да я не спорю, - миролюбиво сказал Леон. - Я и сам так думаю. Но ты немножко отстал, Улисс. Комиссия теперь ставит себе целью изучение взаимных потребностей и планирование экономических и культурных связей с Венерой. А Баумгартен из комиссии вышел.
- Да, вышел! - с дрожью в голосе воскликнул Робин, воздев кверху руки и потрясая ими. - Но я вернусь, да, да, вернусь, чтобы во имя любви к человечеству наставить вас на путь истинный! Одумайтесь, члены Совета!
Мы засмеялись, а Дед поморщился и сказал:
- Перестань, Михаил.
Ксения налила нам кофе.
- Странная все-таки у тебя логика, Улисс, - медленно проговорила она. - Какое тут может быть сходство? Переселенцы в Сибирь или Америку шли обживать новый край, им, конечно, было и трудно и страшно, но это была Земля. Та же привычная атмосфера, те же леса и горы...
- Ясно, ясно, - перебил я с досадой. - Любой младенец знает, что Венера отличается от Земли. Я говорил о сходстве в том смысле, что переселенцам в Америку и венерианским колонистам в равной степени пришлось преодолевать инерцию привычки. И тем и другим было... ну, скажем, не по себе. Но и те и другие обосновались на новом месте, как дома, и не помышляли о возвращении.
- Знаете, что задумал Улисс? - сказал Робин. - Он хочет научить венерианцев обходиться без скафандров.
- Слышал я на Венере, будто кто-то пробовал, как ты говоришь, обойтись без скафандра, но я в это не верю, - заметил Леон.
- А Улисс знает, как это сделать. - И Робин рассказал, посмеиваясь, как я чуть было не проделал на околовенерианской орбите эксперимент с вдыханием газовой смеси, имитирующей атмосферу Венеры.
- Ну, и ничего смешного! - сердито сказала Ксения. - Хорошо хоть, что хватило ума удержаться от очередного дурацкого поступка. Улисс вечно что-нибудь придумает. Он просто не может жить, как все.
Мне не хотелось отвечать Ксении резкостью на резкость. Я только сказал, что без "дурацких поступков" никогда не преодолеешь инерцию привычки, а преодолевать надо, потому что так или иначе человечеству придется расселиться в космосе. Приспособленность к единственной устойчивой среде - оковы, которые неизбежно должны быть сломаны эволюцией.
- Бедный homo sapiens! - вздохнул Робин. - В кого только хотят его превратить!
- В homo universalis - вот в кого, - сказал я. - Не в селестеновского кентавра, не в козявку, как предлагает Нгау, а в универсального человека, который одинаково хорошо чувствует себя на Земле и, скажем, на Венере.
- Повышение приспособляемости к новым условиям - рост энтропии.
- А, энтропия! - Я рассердился. - Стоит только высказать крамольную идею, как сразу начинают пугать энтропией! Вот если бы жизнедеятельность человека достигла физиологического предела, тогда я бы и спорить не стал. Но ведь этого нет! Скажи-ка, знаток энтропии, для чего вложила в нас природа резерв жизнедеятельности, который мы пока не научились использовать? Для того, чтобы с умным видом скрести в затылке?
Я встал и направился к двери на веранду. Лучше поглядеть на ночную Волгу, чем изощряться в бессмысленном споре. Костя тоже поднялся и пошел за мной.
Но тут Дед подал голос. Ну конечно, сейчас все грековское семейство обрушит на меня праведный гнев...
- Присядьте, молодые люди, - сказал Дед, топорща усы. - Я вспомнил одну давнюю историю, еще в юности я слышал ее от одного психолога. Было это во время второй мировой войны. Один французский офицер попал к фашистам в плен, в концлагерь, как тогда говорили. И однажды зимним вечером вывели его с группой других пленных и бросили раздетыми догола на снег,
- Ужас какой! -в ырвалось у Ксении,
Дед глянул на нее:
- Я же сказал - фашисты. Фашисты оставили их на всю ночь на морозе. Долго ли протянет истощенный человек? К утру все были мертвы, кроме этого француза. Он выжил, потому что оказал смерти психологическое сопротивление. Он представил себе, что лежит на горячем песке под солнцем Сахары. И такова была сила самоубеждения, что организм принял команду мозга и не поддался морозу.
- Как же должен был этот человек любить жизнь! - тихо сказала Ксения.
И ненавидеть фашизм, подумал я. Любовь и ненависть... Скрытые возможности организма - ведь, в сущности, Дед подтвердил мои мысли... А мог бы я так - морозной ночью на снегу?.. Не знаю... Ненавидеть мне, во всяком случае, некого и нечего...
Рокот инфора, донесшийся из передней, прервал мои мысли. Рокот инфора, и сразу вслед за ним - четкий, богатый модуляциями женский голос:
- Вызывает "Элефантина". Вызывает "Элефантина".
Робин сорвался с места:
- Наконец-то! Ребята, не уходите! - С этими словами он скрылся за дверью.
- Что ему понадобилось на "Элефантине"? - удивилась Ксения.
Спустя несколько минут Робин вернулся в гостиную.
- Ну как? - спросил Леон.
- Все в порядке. - Робин подошел к Косте и хлопнул его по плечу. - Извини, что ничего тебе не сказал, Костя, но вначале надо было узнать. У Антонио в службе полетов есть свободное место диспетчера. Пойдешь к нему на "Элефантину"?
- На "Элефантину"? - озадаченно переспросил Костя.
- Там неплохо. Будешь ругаться с пилотами и свято блюсти график. Скучать не придется.
- Иди, Костя! - сказал я. - Правильно они придумали. Хоть один диспетчер будет своим человеком.
Костя стоял, широко расставив ноги и понурив голову.
- Прилетит к тебе, например, Улисс, - продолжал Робин расписывать прелести диспетчерской должности, - и попросится к причалу "Д". А у тебя голова и без него распухшая, и ни одного причала свободного, и ты посылаешь этого Улисса куда-нибудь подальше.
- Ты проводишь Улисса в межзвездный полет, - сказал Леон, глядя на меня-как это говорилось в старых романах? - горящим взглядом.