Мы сидели втроем и потягивали пиво, и отец с Рэем мирно беседовали о своих делах, время от времени умолкая и, видимо, переходя на ментообмен. Меня они не то чтобы не замечали, но и не старались втянуть в разговор. Да и о чем бы стали они со мной говорить?
Рэй придвинул ко мне тарелку с ломтями дыни. Я молча взялся за еду. С наслаждением раскусил упругую мякоть, ощущение остроты и свежести переполнило рот и ноздри.
- Машины оттуда решительно не годятся, - сказал Рэй. Из-за креплений не остается места для груза, да и сам сидишь, зажатый со всех сторон, как шуруп. С такими машинами в ундрелы не проникнешь.
- Не проникнешь, - согласился отец. - А как последняя модель? Ты говорил, что она...
- Не выдержала.
Я знал, о чем они говорят. За восемнадцать условных суток, что я был дома, я не раз слышал о неудачах с испытаниями новых самолетов. Черные теплоны, почти непрерывно бушующие в ундрелах - низких широтах, - разбивали впрах модель за моделью.
Мне казалось, что неспроста отец при мне затеял этот разговор с Рэем Тудором: ведь Рэй был тут, на Венере, ведущим конструктором.
Я доел дыню и уже собирался пойти в свою комнату полежать, почитать, как послышались быстрые шаги, и в кухню вбежала Сабина, на бегу отстегивая ранец.
- Добрый полдень, Филипп, - прощебетала она отцу. - Добрый полдень, Рэй, добрый полдень, Алексей.
Она всегда здоровалась со всеми отдельно, моя сестренка. Подвижный, как шарик ртути, черноволосый человечек, единственный здесь, с кем я находил общий язык и темы для разговоров.
Первые дни, правда, Сабина дичилась, не отвечала на мои вопросы. Мне казалось даже, что она вовсе не умеет говорить: менто-система, по-видимому, неплохо заменяла ей обычную звуковую речь. Во всяком случае, с отцом и матерью она без труда объяснялась с помощью менто. Взрослые же, как я уразумел, прибегали к звуковой речи главным образом в тех случаях, когда разговор заходил о сложных вещах, абстрактных понятиях - тут менто-система "не вытягивала". Понемногу, однако, лед в наших отношениях с Сабиной таял. Сестренка привыкла к моей слабой восприимчивости к ментообмену и все чаще заговаривала со мной, иногда она смешно запиналась, путаясь в словах, я ее поправлял, и ей это нравилось, это была для нее игра.
- Алексей, - подскочила она ко мне, - нас сегодня возили на плантацию, я раньше всех настроилась, учитель сказал молодец, Сабина!
- Молодец, Сабина! - Я погладил ее по голове.
- Я учителю сказала - меня брат научил настраивать рацию, чтобы долго не возиться с настройкой. Пойдем купаться, Алексей?
Гм, купаться... Кажется, я только и делаю, что сплю, ем, читаю книги, привезенные с шарика, и купаюсь в бассейне.
Я посмотрел на часы. Еще полчаса назад я вроде бы твердо решил, что не поеду на космодром - чего я там не видел, опять выслушивать эти надоевшие уговоры,- а теперь...
- Пойдем позже, Сабина. - Я поднялся. - Мне нужно съездить по делу. А ты садись за уроки.
- Опять поедешь за газетами? - недовольно протянула Сабина. - Ну хорошо. А когда вернешься, пойдем купаться, да?
Она была покладистая, моя сестренка. С ней мне было просто.
Я вышел из кухни, но тут же вернулся, спросил отца:
- Можно взять дыни?
Отец кивнул и отхлебнул пива. Я достал из холодильного шкафа три увесистые дыни, сунул их в рюкзак.
На улице, у палисадника соседнего дома, стояла моя мать и разговаривала с девушкой, которую я часто по утрам видел в бассейне, когда приходил с Сабиной купаться. Русоволосая, крепко сбитая, она стояла по ту сторону живой изгороди с садовыми ножницами в руке - видно, подстригала кусты молочая. Разговаривали они, конечно, по менто. Я на ходу поздоровался с ними. Мать кивнула и ни о чем меня не спросила. Соседская девушка ответила медленным низким голосом.
В шлюзовом зале я облачился в скафандр и вышел из жилого купола. Клубились, как обычно, бурые угрюмые облака, низкое небо полосовали во всех направлениях ветвистые вспышки молний, непрерывно рокотал гром. Я посмотрел на юго-запад, туда, где над зубцами невысокой горной гряды проглядывало солнце - расплывчатое туманное пятно рассеянного света. Там, за грядой, простиралось обширное Плато Сгоревшего Спутника главная арена нынешнего продвижения в ундрелы. "Надо будет как-нибудь там побывать", - подумал я и направился к стоянке вездеходов.
Северная сторона горизонта была сплошь залита полярным сиянием. Такого на Земле не увидишь, земные сияния - скромный лампион по сравнению с венерианскими. Нескончаемая дикая игра цвета и формы, зловещекрасные вихри, стремительно разбухающие и готовые вот-вот захлестнуть всю планету. Я не раз видел, как даже примары, привычные к такому зрелищу, бросали работу на плантации и неподвижно стояли минуту или две, глядя на мощную, разнузданную пляску неба.
Я гнал вездеход на север. Слева, выбегая длинными языками к дороге, стлались желтые массивы мха. На Венере земные растения будто вспомнили свое страшно далекое прошлое, горячую аммиачную протоатмосферу молодой Земли. С небывалой скоростью приспособились они к здешней атмосфере и почве, где жизненные силы так и прут из горячих недр,-приспособились, видоизменяясь и буйно, неудержимо разрастаясь.
Вездеход въехал в густой кустарник, затопивший дорогу. Мохнатые тугие ветки захлестали по бронестеклу, осыпая его зелеными спорами. Пришлось включить резаки, иначе здесь не проедешь. Резаки яростно косили кустарник, прорубая дорогу, - а спустя два-три часа никто не скажет, что здесь проходила машина: желтый поток сомкнется снова.
Черными жуками ползли по плантациям комбайны. Урожай "растительного мяса" снимался на Венере круглый год, здесь не знали сезонов созревания.
Справа над скалистым холмом высился знакомый с детства обелиск-памятник Дубову и двум его товарищам.
А дальше тянулась промышленная зона - наземные сооружения фабрик пищеконцентратов, сборочных заводов, атомной энергостанции. Еще дальше к северо-востоку вырисовывался на сумрачном дымном горизонте золотистый купол. Это был Венерополис - столица планеты.
Полярное сияние адски полыхало над головой, когда я остановил вездеход у здания космопорта. Не хотелось заходить в диспетчерскую - опять начнут наседать, уговаривать. Здесь дежурят земляне - от корабля до корабля, - и прошлый раз, когда я приехал к прибытию рейсового, они стали меня убеждать, что, поскольку я решил осесть на Венере, мне прямо-таки необходимо взять на себя космодромную службу - "кому же еще, как не тебе, Улисс...".