Вы, сказки и мифы древности, что вы значите по сравнению с чудом, которое спрятано здесь, в красной кнопке под моим пальцем?
Я вздрогнул от щелчка включившегося динамика корабельной трансляции.
- Улисс Дружинин, тебя просят пройти в кают-компанию.
Только теперь я обнаружил, что щеки у меня мокрые.
Я вытер слезы и, не оглядываясь на кресло первого пилота, вышел из рубки.
Робин встретил меня у двери кают-компании. Мы молча обнялись.
Он был вылитый отец. Большелобый, коренастый, с квадратным подбородком. Чем дальше, тем становился он все более похожим на Анатолия Грекова. Поразительное сходство.
- Ну вот, - сказал Робин, вглядываясь в меня. - Видишь, как все получилось...
- Все правильно, - ответил я.
- Не совсем. Лететь должен был ты.
- Ну, какое имеет значение, кто полетит, - сказал я. Когда выйдешь на орбиту вокруг Сапиены, не торопись высаживаться. Уточни как следует обстановку, произведи полную разведку...
- Ты должен был лететь, - повторил Робин. - Только ты.
- Мы с тобой, - поправил я. - Или лучше так: один из нас. Так что - все правильно.
Тут за дверью грянул жизнерадостный хохот, из кают-компании, досмеиваясь, вышли Всеволод и его бравые пилоты.
Увидев нас с Робином, Всеволод сразу посерьезнел.
Нелогичное племя людей, подумал я. Даже во времена капитализма, когда люди рвали друг другу глотку из-за клочка территории, из-за нефтяных источников, даже в те времена они, бывало, забывали распри, если терпела бедствие полярная экспедиция или кто-то исчезал в пустыне. Лучшие люди планеты рисковали жизнью, чтобы спасти пропавшего, - достаточно вспомнить Амундсена. Но если бы этот самый человек подыхал с голоду в большом городе, никто бы не протянул ему и банки консервов...
Понимаю, что аналогия неуместна. Иные времена, иные отношения. Но вот факт: цвет человечества, мудрейшие из мудрых Совет перспективного планирования, - авторитетным своим решением перенес выход в Большой космос на отдаленное будущее. Но пришел сигнал о помощи с далекой, чужой, непонятной планеты - и мудрое решение забыто, и срочно снаряжается корабль, и через несколько часов уйдет, за пределы Системы первая звездная экспедиция...
- Как тебе живется, Улисс? - спросил Робин.
- Хорошо.
- Я снова прошел комплекс тренировки, а то ведь зажирел немного, и все вспоминал, как мы с тобой крутились на тренажерах. Помнишь?
- Помню, - сказал я.
- Это от ожогов? - Он указал на пятна на моих щеках. Будь очень осторожен с черными теплонами, Улисс.
- Кто идет с тобой планетологом?
- Планетологов четверо. Одного ты должен знать - Олег Рунич.
Всеволод взглянул на часы, потом на Робина:
- Пора начинать генеральный осмотр, старший.
- Начинай, - сказал Робин. И снова ко мне: - Я чертовски рад, дружище, что ты прилетел проводить нас.
Мы, провожающие, стояли над обрывом, километрах в двух от космодрома, раскинувшегося на равнине Моря Ясности. Рядом со мной стоял Самарин. В ярком свете лунного дня его лицо за стеклом шлема казалось изрезанным черными морщинами. На Луне не бывает полутонов - резкий свет или резкая тень.
Дальше - женщина со страдальчески поднятыми бровями, заплаканная и неспокойная. Это мать Всеволода. Никак не может примириться, что ее сын улетает так далеко.
Дальше - Греков и Ксения. У нее бесстрастно-неподвижное красивое лицо, только очень бледное.
Обрыв - весь в пестрых пятнах скафандров. Их стали делать цветными, подумал я. Надо бы и у нас на Венере...
Пестрые пятна скафандров на фоне черного неба, шорохи и невнятные голоса в шлемофонах, а там, на спекшемся от плазмы поле космодрома, - громада "Борга". Правильно назвали этот корабль. Вообще все правильно.
Смотрю на часы. Быстро бежит секундная стрелка. Ровно семнадцать по земному...
"Борг" выбрасывает желтое пламя из дюз. Ощутимый толчок под ногами. Опираясь на длинные столбы плазмы, корабль медленно, как бы нехотя, устремляется ввысь.
Шквалом обрушиваются голоса. Кто-то кричит: "Счастливого пути, ребята!", "Успеха вам!". Кто-то всхлипывает. Какой-то чудак рискованно высоко подпрыгивает от радостного возбуждения.
"Где Феликс? - думаю я. - Может, он здесь, среди цветных скафандров, усеявших обрыв, но скорее всего - разрисовывает, позабыв обо всем, пол на Узле связи".
"Борг" уже далеко. Яркая желтая звездочка среди вольного разлива звездных морей.
Звездные моря...
Я хочу вобрать их в себя, насмотреться вдосталь, навсегда. На Венере ведь их не увидишь сквозь плотное одеяло атмосферы. Отец никогда не видел их. И Олив. Они знают звезды только понаслышке, по фотографиям и картинам. Им не нужны звезды. Пока не нужны...
Я вижу немигающие, полные недоумения глаза Олив - такими, какими они были на экране видеофона, когда перед отлетом я сказал ей, что улетаю туда. Были сильные помехи, ее лицо то размывалось на экране, то возникало вновь, и я особенно запомнил ее вопрошающие глаза...
А вот глаз Рэя Тудора я не вижу: они прикрыты темными очками, Рэй носит их с тех пор, как его ослепил в полете близкий высверк молнии, он не переносит теперь яркого света. Я вижу, как Рэй стоит на поле венерианского космодрома, и Леон торопит меня на корабль, а мы с Рэем обмениваемся непонятными Леону менто. "Я спрятал от тебя радиограммы", - отвечает мне Рэй и повторяет это, хотя я прекрасно понял его менто с первого раза. "Я просил не показывать их тебе, потому что..." Но тут я его прерываю: "Ты зря беспокоился".
Да, Рэй, ты зря беспокоился: теперь я твердо знаю, где и кому нужен...
- Ну так, - слышу я голос Самарина. - Теперь можно и на Маркизские острова.
Я перевожу взгляд на голубовато-дымчатый шар Земли. Вижу белые шапки полюсов. Смутно угадываются очертания Африканского континента...
- Хватит, - говорит Самарин. - Завтра же улечу на шарик. Полетишь со мной, Улисс?
Я медленно качаю головой. Если я и впрямь Улисс, то... что ж, как и древнего тезку, меня ожидает моя каменистая Итака.
1966-1967