В панике, озираясь, ища спасения, Итжемес вдруг – о чудо! – заметил вблизи каменистую низинку. Там, обрадовался он, или лощина, или запруда, или канавка для стока дождевой воды. Там, может, удастся спрятаться.
Он пригнулся и побежал. Страх, желание во что бы то ни стало выжить гнали его вперед, к серо-голубым, как головки ящериц, камням, единственному его спасению.
Наконец ноги его ступили на что-то твердое. «Неужели они, камни? Конечно! Вон как врезаются в ступни! Да разве это боль… Это же счастье одно, это же надежда!» - задыхаясь от бега и радости, Итжемес остановился вдруг как вкопанный. Перед ним была не запруда и не канавка. Перед ним зиял ров! Ров, вырытый человеческими руками. Он был глубоким, длинным, имел форму дуги и был обложен с обеих сторон камнями. раздумывать, доискиваться, почему здесь ров, зачем он да кто его соорудил, у Итжемеса не было ни охоты, ни времени. Он прыгнул в него.
На дне рва торчал остриями целый лес из копьев и пик! У Итжемеса перехватило дыхание: «Бог посылает мне такую смерть за грехи мои, за ненасытность мою! Сейчас пика пронзит мое жадное брюхо!»
Однако Итжемес отделался лишь легким ушибом, так как скатился в ров прямо по стене. Он повел глазами влево, вправо: всюду – у левого локтя, у правого локтя, прямо перед носом – были копья. Спиной Итжемес почувствовал каменистую стену с грубыми выступами. Привалившись к ней спиной, Итжемес облегченно вздохнул.
Когда он немного успокоился, пришел в себя, то обнаружил, что принял за копья и пики острые, упругие, длинные камыши. Кто-то не поленился, поработал на славу! Высушил камышовые стебли, обстругал ножом один конец, приладил здесь. Не одну, не две камышины, а вон сколько, глазом сразу не окинуть! Торчат, выжидают, в кого бы вонзиться, кого бы насадить на себя, чью бы пролить кровушку! Пролить как водицу. «Странно все это, непонятно! А самое удивительное, как это я уцелел, не поранился даже?! – размышлял Итжемес. – Хотя чему я удивляюсь? На то я и Итжемес! Недаром же, о господи, люди нарекают этим именем тех, кто никому не нужен. Итжемес-то на нашем языке одно-единственное означает: «То, что даже собака не ест». Родители же дают имя Итжемес младенцам, которые родились больными, хилыми, одним словом, на этом свете не жильцам!»
Он еще теснее прижался спиной к стене, ощутил ее сырую прохладу. Измученный пережитым страхом, обессиленный голодом, Итжемес закрыл глаза. И опять поплыли перед ним казаны с мясом, чаши с бульоном, чаши с кумысом…
Вдруг, словно ножом, полоснул по ушам Итжемеса пронзительный крик. Он открыл глаза, поднял голову, посмотрел вверх. Над рвом расстилалась пыльная пелена, нависла неопрятной, застиранной скатертью. Итжемес вспомнил впервые, что оставил там, в дьявольском аду, свою кобылу. С запоздалым раскаянием и жалостью он спросил себя: «Как же это я? Совсем лишился разума от страха! Что с ней, сироткой моей?»
И тут, совсем рядом с ним, что-то начало падать с тупым, тяжелым стуком. Хрип, хруст. Топот, стук, треск.
Над головой Итжемеса проносились какие-то вихри, какие-то тени. Из гигантского, напоминавшего свалявшуюся кошму чрева исторгались небывалых размеров камни и один за другим падали, падали вниз тяжеленным черным градом. Но эти камни не были мертвыми и немыми. Были они живыми и крики испускали, и вой, и стоны, от которых леденело сердце, волосы вставали дыбом. Наводящий ужас град не прекращался, а рев, стоны и визги усиливались, сливались воедино, в адский хор, в котором звучали смертельная боль и смертельный страх.
Итжемес подумал, что, может быть, кто-то в один миг одновременно прирезал тысячу жеребят. Он закрыл ладонями уши, зажмурился. Оглушительный топот и душераздирающие вопли, однако, не стали тише. Итжемесу казалось, что он сойдет сейчас с ума. Глова его закружилась, к горлу подкатила тошнота, но инстинкт подсказывал ему: надо сидеть, не двигаться, не смотреть, не видеть, ждать. Ждать, когда прекратится эта смертоносная стихия, это жуткое нашествие, это дьявольское наваждение. Должно же оно прекратиться когда-нибудь!
Итжемес потерял сознании, а когда очнулся, в нос ему ударил запах крови и пота. Запах был такой сильный и резкий, что Итжемес чуть не задохнулся… Все поехало перед его глазами, завертелось вихрем, он опять впал в беспамятство.
Когда он пришел в себя, то первой мыслью, первым ощущением его было, что сейчас на него упадет что-то огромное, черное и навсегда погребет его под собой. Здесь, в этом рву.
Но время летело, шло, тянулось, а он оставался живым и невредимым. Тогда Итжемес широко открыл глаза. У самого края рва, напротив, выстроились всадники на сильных, сытых конях. Они заглядывали в ров, оживленно болтали друг с другом, скалили зубы.