Внезапно из темноты вынырнул милиционер, посмотрел, как мы топчем траву, и снова убрался под деревья, и она сказала:
— А я, представь, совсем недавно думала о тебе...
— А я знаю, — сказал я, потому что просто догадался о ее мыслях.
Но все равно это было приятной новостью. По крайней мере, в тот момент, потому что обнимающий действовал по старой заученной схеме, потому что он вдыхал запах ее волос и испытывал ностальгию, потому что... черт знает почему, голова его шла кругом.
И я подумал, а вдруг для нее этот вечер всего лишь дань прошлому в компании одноклассника.
Наверное, на моем лице все же отразилось недоумение больше, чем положено в таких ситуациях, ибо она, приподнявшись на цыпочках, чмокнула меня в щеку и сказала мягко по-матерински тем тоном, после чего ваше дело можно считать безнадежно потерянным:
— Не обижайся... все-таки у нас было что-то хорошее... Даже приятно вспомнить.
— Да, — сказал я, пытаясь затолкать горечь в себя, — было хорошее, настолько хорошее, что через столько лет героиня сочла возможным напомнить об этом герою. Спасибо.
— У нас было только хорошее! — как заклятие, произнесла она твердо. — Всегда, всегда! Ты мне не веришь?!
— Верю, — сказал я, — почему ж не верю, — и нарвался на гневный взгляд.
— Ой, Роман... — выдохнула она. — Мне почему-то всегда казалось, что все впереди, вечно... даже с тобой... подожди, подожди...
— Ну что ты, — оборвал я ее, потому что не выносил таких разговоров на грани слез, — перестань, какая теперь разница.
— Нет, нет... если бы кто-то тогда сказал, что правильно, а что нет, может, все было по-иному... — Она замолкла.
— Это было бы самое легкое, — сказал я, — самое легкое, самое простое и потому бессмысленное.
— Нет! правда! — воскликнула она. — Все было бы по-иному!
— Наверное, — сказал я.
Какой смысл терзаться тем, что тебе недоступно по природе или судьбе.
— Ты соглашаешься, ты опять соглашаешься!
— А что мне делать... — сказал я, ибо сказать было нечего и я только хотел, чтобы она успокоилась.
— Предатель! предатель! От тебя тогда все зависело.
— Это теперь только кажется, — сказал я.
— Все равно, все равно!
Но я стоял и смотрел на нее.
— Бог мой! — всплеснула она руками. — Неужели не ясно, что для того, чтобы все понять, требуется время, что отца уже нет, а я все иду по его колее, что я только и делаю, что повторяю его любимые фразы, — она сделала ударение на слове "любимые", — что я словно заводная игрушка с вечной пружиной, что я давно ни на что не надеюсь, ничего не жду... — Последние слова потонули в подозрительном всхлипывании.
И рука моя почувствовала, как талия стала податливее, и я поцеловал Анну в соленые глаза, а милиционер, наверное, стоял и подглядывал за нами из своих кустов.
Так я обрел ее, потеряв так давно, что в этот отрезок времени вместилась и клятва Гиппократа, и тринадцатилетний сын, и жизнь с женщиной, которая тоже считала меня неудачником, но в отличие от Анны не прощавшая мне ни капли самостоятельности, считая это покушением на свой авторитет, женщиной, которая требовала чаще всего денег, любви, в том смысле, как она ее понимала — "плотская", продвижения по службе, приятных и нужных знакомств с хлюстами из когорты Пятака, и еще бог весть чего, — то есть всего того, что меньше всего меня интересовало.
Но Анна...
Анна всегда была рядом... всегда...
Вы сидите один в пустой квартире. Вы прокручиваете в голове картинки: работу, приятные знакомства — женщин и тех из них, кого принято отождествлять с этим словом, вы прокручиваете карты, выпивку, разговоры, чужие идеи и нетленные образы. Вы прокручиваете, потому что так легче, потому что так заведено, потому что вам это приятно делать.