Как Ральф Лорен.
У Аллилуйи Купер не было проблем в общении со своей знаменитой матерью, знаменитым отцом и знаменитой мачехой. Она не отказалась от карьеры манекенщицы и, как и предсказывала Олимпия Арпель, стала последней сенсацией со времен Бруки Шилдс. Несмотря на экстравагантный стиль, обаяние молодости взяло верх.
Вскоре ее фотографии запестрели на обложках ведущих журналов мод по обе стороны Атлантики. Перед ее обезоруживающей улыбкой не мог устоять никто. Аллилуйя просила – и получала – большие деньги, ее годовой доход выражался шестизначной цифрой. И это при том, что она была занята неполный рабочий день.
Если она и могла пожаловаться, то лишь на то, что ей приходилось подстраивать свою работу под расписание школьных уроков. И, кроме того, Эдвина настоятельно потребовала, чтобы заработанные деньги оставались пока на счету ее фонда.
– Они тебе могут понадобиться в будущем, детка, – предупреждала она. – Жизнь сложна…
К замужеству матери и Р.Л., равно как и к отношениям своего отца с Билли Дон, она относилась без всяких комплексов. Она любила обе семьи, и возможность жить то в одном доме, то в другом наполняла ее счастьем. Аллилуйя обожала близнецов, а иметь такого брата, как Лесли, доставляло ей огромное удовольствие. Они прекрасно ладили друг с другом.
Конечно, Лесли сначала должен был „дозреть", прежде чем Аллилуйя смогла изменить его внешность. Она уже не находила в ней ничего экзотического. Вскоре она отправилась с ним по магазинам Ист-Виллиджа, где выбрала все необходимое, а потом затащила к своему любимому парикмахеру в центре „Астор".
Лесли изменился до неузнаваемости. Теперь он носил прическу в стиле 50-х, смазывая волосы бриллиантином, модные пластиковые „авиаторские" очки, вместо прежних, которые от тяжести постоянно съезжали на нос, умело разорванные и нужным образом обтрепанные джинсы „Ливайс" и потертую кожаную мотоциклетную куртку.
– Ты классно выглядишь, Лес! – восторгалась Аллилуйя.
Так же, как и Аллилуйя, он чувствовал себя непринужденно в обоих домах.
И, конечно, Руби была по-прежнему с ними. Теперь, правда, ее знаменитое „одевается, как Бог знает что", уже относилось не только к Аллилуйе.
Олимпия Арпель покинула сумасшедший мир моды и ушла на покой. Свою компанию вместе с контрактами с Билли Дон, Аллилуйей Купер и остальными манекенщицами она продала Эйлин Форд, а себе купила квартиру на Гавайях.
Олимпия не была замужем и жила одна, поэтому, познакомившись со своим соседом, вдовцом Ирвином Гинзбергом, который тоже приехал из Нью-Йорка, и влюбившись в него, она сама не переставала удивляться. Ему недавно исполнилось шестьдесят, и он вышел на пенсию, а до этого занимался производством одежды. Как выяснилось, и он и Олимпия двадцать лет прожили в Манхэттене буквально в двух шагах друг от друга, но впервые узнали друг о друге, только приехав на Гавайи.
Ирвин Гинзберг сделал ей предложение, и она приняла его, после чего они продали свои квартиры и купили большой дом с участком пляжа на побережье, откуда открывался прекрасный вид на океан.
Замужняя жизнь пришлась Олимпии по душе, и она ни капельки не скучала по Нью-Йорку. Она обрела душевный покой.
Но так и осталась заядлой курильщицей.
Фред Кочина наконец-то понял, что лишний вес и богатая холестерином пища чуть не сделали свое дело. Когда он гнался за подозреваемым в убийстве, с ним случился обширный инфаркт и ему пришлось провести двенадцать часов в реанимации. Жизнь его висела на волоске.
После того как он вышел из больницы, на его груди красовался здоровый шрам – память о перенесенной операции.
Вернувшись в свой участок и мечтая вновь заняться любимым делом, он с горечью обнаружил, что его перевели на более легкую работу, то есть попросту посадили на бумаги. Кроме того, ему пришлось отказаться от еды на ходу и начать заниматься спортом. Все это заставило Фреда принять кардинальное решение: он подал в отставку, получил лицензию и открыл частное сыскное агентство, состоящее из одного человека – его самого.
Он добросовестно выслеживал неверных мужей и жен, он готов был делать, что угодно, только не перекладывать бумаги и убивать остаток дня, смотря по телевидению очередную мелодраму для домохозяек.
И все же ему безмерно недоставало прежней работы. Полицейский – это уже на всю жизнь. Он им родился.
Карьера детектива Кармен Толедо круто пошла в гору. То, что она была пуэрториканкой и женщиной-полицейским, выделяло ее среди других. Поэтому, продвигая ее по службе, нью-йоркское отделение патрульной службы сразу убивало двух зайцев, и вскоре Кармен стала образцом женщины-полицейского испанского происхождения, на который всегда ссылалось начальство.
Поначалу она искренне поверила, что ее успешная карьера объясняется исключительно ее личными заслугами и добросовестным несением службы. Когда же она поняла, что это не так, то пришла в бешенство.
Никто не смеет делать из нее дурочку, даже если это ей выгодно. Упрямства, а главное, гордости у Кармен Толедо было в избытке.
Подав в отставку, она первым делом позвонила старому напарнику.
– Босс, думаю, что пара женских рук тебе не помешает.
– Конечно, нет, черт побери! – тут же ответил Фред Кочина. – Ты не представляешь, скольким дуракам, мечтающим о разводе, я должен был отказать, потому что не хватает людей.
Через год дел прибавилось вдвое, потом вчетверо, и ему пришлось нанимать еще детективов. Все стало, как в старое доброе время. Почти как раньше.
Антонио де Рискаль по-прежнему задавал тон в мире моды, он стоял у руля и хотел там оставаться. Ему очень недоставало Анук, но жизнь есть жизнь и не вечно же ходить в трауре. На его „грешки" смотрели сквозь пальцы, но он понимал, что для действительно прочного положения женитьба необходима. Даже в самых высших слоях общества на одиноких мужчин смотрели с подозрением, да и с остальными тоже приходится считаться. Он сознавал, что для полноты его сложившегося образа, для привлечения внимания – такого внимания, которого он требовал, – ему нужна женщина.
Жена. Ему нужна новая жена, еще одна Анук, которая бы смогла уживаться с ним и в то же время не слишком настаивать на выполнении супружеского долга.
Мариссу Карлайл Антонио знал давно. Ей было тридцать пять лет, она была вдовой, к тому же неотразимо красивой, и стоила полмиллиарда долларов. Страдала отсутствием аппетита, обладала убийственным чувством юмора, отличалась очаровательной порочностью и была тайной лесбиянкой. Совсем как Анук.
И, так же, как Анук, она и Дэвид Кэмберленд быстро стали неразлучной парочкой.
Через год после убийства Анук Антонио и Марисса объявили о своей свадьбе. Это, естественно, стало событием, больше похожим на сказку, – как раз то, о чем так любят писать газетчики. На невесте было, ну конечно же, прелестнейшее свадебное платье от де Рискаля, расшитое жемчугом, туалет дополняла также расшитая жемчугом кружевная фата и почти десятиметровый шлейф.
Если какая-нибудь женщина и обладала такой напористостью, как Анук, то это была Марисса де Рискаль; если Антонио можно сравнить с бомбой, то Мариссу – только с бикфордовым шнуром. Вместе они задавали тон в высшем обществе Манхэттена и крепко держали бразды правления, оставаясь некоронованными властелинами крупнейшего города мира.
Все было, как в доброе старое время.
Вполне естественно, что именно де Рискали устраивали приемы, на которых немодное становилось модным, приемы, становившиеся сенсацией и доказывавшие, что Марисса, так же как до нее и Анук, баба с головой.
И первый большой прием, состоявшийся после брака Антонио и Мариссы, был устроен в честь Эдвины – отметить ее фантастический успех. Банкет с коктейлями и официальным ужином, проходивший в шикарном ресторане „Бруклин Ботаникл Гарденз", закончился грандиозным балом.