— Как подумаю о квартире, где мы с ней… — он замолчал, и я увидел его в глазах горечь, что с ним несправедливо обошлись.
Я решил дать ему деньги, полез в карман, но толком ничего не нашел и попросил прощения. Он сказал: ничего страшного, он на меня не в обиде. Он сидел на ступеньках, щурился на солнце; было видно, что он сильно держится за эту церковь. Но даже эти ступеньки ему не принадлежали. Тем не менее они единственное, что у него было.
Я сказал ему «до свидания», спустился на улицу и с силой вдохнул воздух. Церковь была еще совсем близко, с нее шел отсчет моей новой жизни. Я вышел на Вторую улицу и окинул ее взглядом, как хозяин положения. В поле зрения помаячил стоявший неподалеку парень. Еле различимый силуэт безликой толпы — во всяком случае, так я к нему отнесся. Я бы прошел мимо, не обратив на него внимания, если бы он меня не окликнул, чтобы попросить сигарету. Когда я вынимал сигарету из пачки, то увидел, как отчаянно у него дрожат руки. Он поднес задымившуюся сигарету ко рту, и та у него сломалась. Я дал еще одну, ее он тоже сломал. Попросил у меня третью, и я сказал ему: нет.
Он совсем не заметил этого, просто продолжил со мной разговаривать. Один раз даже поднес пустую руку ко рту и сделал вдох. Я не сразу включился в разговор, не сразу въехал в то, что он говорит. Когда наконец начал различать слова, понял, что он мне что-то доказывает насчет татуировок. Что последнее время он на них здорово подсел и татуировки стали для него стилем жизни. Что как набьешь себе одну, уже не остановишься, не успокоишься, пока не покроешь все тело.
— Представляешь, — он впервые посмотрел на меня, — обычно иду в тату-салон, а тут сам решился набить. Посмотри! — Он энергично вздернул рукав.
Это была самая уродливая татуировка, которую я видел. Зеки в советской тюрьме делали более качественные. По-настоящему убогая и не факт, что безопасная. Парень изуродовал себе всю руку. И еще я увидел, что рука сплошь покрыта шрамами — глубокими, уродливыми. Некоторые были совсем свежие. На них было невозможно смотреть.
Стоял солнечный осенний день, а он трясся, зубы громко стучали, будто это Северный полюс. Я спросил, все ли с ним нормально, он небрежно отмахнулся, бросил «да» и продолжил стоять и трястись, смотреть куда-то в сторону и говорить, что татуировки — это прекрасно, и последнее время он все чаще задумывается, не настала ли пора добиться чего-то в жизни. В этот момент в здании напротив хлопнула дверь и оттуда вышел парень в бежевой шляпе, какие носили на курортах в прошлом веке. Человек прошел несколько шагов, остановился и остался стоять на противоположной стороне. Я думал, поглядит и пойдет дальше, но он стоял и разглядывал нас с откровенной недоброжелательностью.
Мой собеседник повторил все сначала: что подсел на татуировки, одну набил себе сам, думает заняться этим серьезно. Его нервозность передалась мне: я заметил, что невольно тоже стал дрожать.
— В моей жизни произошли большие перемены, — снова сунул он мне под нос тату. — Пришло время показать родителям, что я не зря прожил в Нью-Йорке и добился чего-то в жизни. — Нас с ним одновременно передернуло.
В эту минуту парень в шляпе снялся с места и стал переходить улицу размашистыми шагами. Он начал говорить еще до того, как подошел, и я не сразу понял, что говорит он со мной. Подойдя, он приблизил к моему лицу перекошенную физиономию почти вплотную и принялся на меня орать.
Кричал, что я совсем потерял человеческий облик и не берегу ни себя, ни окружающих меня людей. Если надо через кого-нибудь переступить, я это сделаю не задумываясь, потому что когда человек становится на дорогу зла, он опускается и превращается в свинью, и тогда пути назад уже нет.
— Это как всемирный потоп, — объяснял мне парень в панаме. — Люди опустились настолько, что Богу ничего не оставалось, как их потопить. Так и ты — пал ниже некуда и потерял человеческий облик. Чтобы вернуть его, нужно изменить себя; чтобы изменить, нужна сила воли, а ее у тебя нет. Так что единственное, что может положить конец твоему свинскому поведению — это вмешательство высших сил. Всемирный потоп, или чтобы худо-бедно кирпич упал на голову.